— Нет, что вы! — сказала миссис Харрисон. — Джеймс, передай викарию чашку.

Джеймс с величайшими предосторожностями понес через комнату чашку на блюдце. Он уже стоял перед викарием, а тот уже взялся за край блюдца, как вдруг чашка подпрыгнула, наклонилась под углом в сорок пять градусов и опрокинулась. Чай полился на блюдце, а оттуда хлынул на брюки викария.

— Джеймс! — проговорила миссис Харрисон сдавленным голосом.

Стали ахать и вытирать. Викарий снова и снова извинялся. Джеймс тоже извинялся. Лицо миссис Харрисон приняло то сосредоточенное выражение, которое сулило грозу, как только позволят обстоятельства. Наконец викарий, насухо вытертый и получивший новую чашку чаю, перестал извиняться и заговорил о спевках хора. Миссис Харрисон любила иногда попеть; это позволяло ей, как она говорила, выпускать пары. Она считала также, что и Джеймса хорошо было бы занять пением. Джеймс знал это и надеялся вовремя улизнуть. Он уже стал пробираться к двери.

— Мой сын, — сказала миссис Харрисон, грозно глядя на него, — тоже некоторым образом поет.

— Дорогой мой! — сказал викарий. — Приходи обязательно. У нас есть мальчики примерно твоих лет.

Джеймс пробормотал, что он бы с удовольствием, или что-то в этом роде. И был пригвожден к месту неумолимым взглядом матери.

— Отлично! — сказал викарий. — Вот что. Я прямо сейчас напишу тебе расписание наших спевок. — Он похлопал себя по карманам.

— Джеймс, — сказала миссис Харрисон. — Принеси, пожалуйста, телефонный алфавит и карандаш.

Джеймс открыл дверь кухни, которая тотчас за ним захлопнулась, и вышел в прихожую. На телефонном алфавите лежал список нужных покупок: «лук, крупа, резинки, дезинфицирующее средство». Под ним лежала записка монтера о том, что он зайдет позже, и изображение астронавта (нарисованное Джеймсом), а подо всем этим — крупно написанная записка Томаса Кемпе:

«Я слѣжу за тобой».

— Давай следи! — крикнул в ярости Джеймс. — Плевать я хотел!

Раздался грохот. Барометр, спрыгнув со стены, лежал на полу. Стекло в нем треснуло. Дом задрожал от ударов, наносимых, по-видимому, каким-то тупым орудием, например молотком.

Кухонная дверь распахнулась. Грохот тотчас прекратился. В дверях стояла миссис Харрисон, произнося то, что и следовало ожидать, лишь немного смягченное присутствием викария. Тот стоял позади нее, и вид у него был ошеломленный. Джеймс понял, что он еще раз стукнулся головой о притолоку.

— …должна извиниться за возмутительное поведение моего сына, — заключила миссис Харрисон.

— Мальчики всегда мальчики, — сказал викарий, но как-то неуверенно. — Не правда ли? А сейчас мне действительно пора… Вы были так любезны… Так приятно, что можно надеяться на ваше участие. Надеюсь, я не помешал…

Он боком прошел во входную дверь, сгорбившись с видом человека, который хочет лишь одного: не помешать и быть на несколько размеров меньше.

Джеймс поднял с пола барометр и ждал, когда на него обрушится материнский гнев.

Позже, у себя наверху, Джеймс перечислил результаты этого гнева в Личном Дневнике. «Останусь без пудинга, это ясно. Вот умру с голода, тогда они пожалеют. В постель сразу после ужина. Вот почему я сейчас здесь. И два дня не играть с Саймоном».

Он перевернул страницу, и тут его ожидало еще одно послание, бесцеремонно написанное поперек всей страницы Дневника:

«Терпѣть не могу поповъ».

Джеймс вырвал страницу, смял ее в комок и швырнул через всю комнату.

Весь вечер и весь следующий день Джеймса мучило чувство, что он должен что-то припомнить, но не может.