— Я тебя знаю, не так ли?

Мария объяснила, кто она.

Миссис Шэнд перевела взгляд на Мартина.

— А это кто?

Мария опять объяснила.

— И чем же вы здесь занимаетесь, молодой человек? — спросила миссис Шэнд.

Этот ошеломляющий вопрос сразил бы Марию наповал, а Мартин, наоборот, ни капельки не смутившись, принялся подробно описывать каникулы, так что миссис Шэнд пришлось дважды перенести вес с одной ноги на другую, и при этом совершенно не реагировал на ее попытки перебить его вопросом или подвести рассказ к концу.

— Ну, раз ты интересуешься окаменелостями, — вставила она наконец, — можешь зайти ко мне, если будет желание, и я покажу тебе очень интересные экземпляры моего деда.

— О’кей, — сказал Мартин.

— Пожалуйста, пожалуйста, — укоризненно отозвалась миссис Шэнд, явно не одобряя его манеру выражаться.

— Отлично, — сказал Мартин. — У меня сегодня как раз есть время. А сейчас нам нужно идти — обедать пора. Пока.

И он одарил миссис Шэнд обаятельной улыбкой. Завернув к воротам дома, Мария украдкой оглянулась и увидела, что миссис Шэнд стоит на том же месте. Трудно сказать почему, но она больше не казалась такой уж скалой.

После обеда Фостеры «спокойно» сидели в саду, как любила выражаться миссис Фостер. Но ведь мы и так никогда не проводим время шумно, подумала Мария, никогда-никогда, у нас просто не бывает шумного времени. Мария читала, отец то читал газету, то спал под ней, а мама шила. Она делала аппликации из разноцветных лоскутов на стеганом одеяле. Этим рукоделием она занималась уже восемь лет: одеяло было большое, роскошное и обещало по окончании очень красиво смотреться. Когда Мария была помладше, она ревновала маму к одеялу; однажды она взяла несколько лоскутов, которые мама подобрала для аппликации, и сунула их на дно мусорного ведра под чайную заварку и картофельные очистки. Никто так и не узнал. Это был, пожалуй, самый плохой поступок в ее жизни — до сих пор ее бросало то в жар, то в холод при одном воспоминании. Теперь одеяло уже не вызывало у Марии никаких эмоций, но иногда ей казалось, что на него у мамы ушло почти столько же времени, сколько на саму Марию, и что подчас люди проявляют больший интерес к одеялу.

Время от времени за изгородью, то затихая, то нарастая, раздавались звуки боевых действий, которые вели дети Люкасов. Там происходила затяжная всеполуденная ссора, то и дело вспыхивая и перерастая в жаркий спор с криками и воплями. Порой шум перекрывал пронзительный рев одного из малышей. Тогда мистер Фостер хмурился и вздыхал, а миссис Фостер отрывала глаза от шитья и неодобрительно смотрела на изгородь, разделявшую их сады.

— Эти дети просто неуправляемы, — сказала она наконец.

Пару раз споры и слезы внезапно и неестественно прерывались громким вмешательством одной из мам. Мистер и миссис Фостер перекидывались взглядами, и Миссис Фостер с суровым видом возвращалась к аппликации. Мария вдруг поняла: ее родители никогда не кричали друг на друга, на нее или еще на кого-то. Вот интересно. Так она лежала — то читала, то думала, пока не пришло время чая.

Мартин появился, когда они еще сидели за круглым столом.

— Ты уже пил чай, Мартин? — спросила миссис Фостер.

Выяснилось, что да, но он был не прочь еще раз почаевничать. Он сел за стол и съел четыре сандвича и кусок пирога.