— Моя бабушка, — сказала миссис Шэнд. — А на следующей странице — моя мама, когда она была маленькой девочкой, и ее сестра Хэриет.

Они сидели в кресле из гостиной. Вернее, старшая девочка сидела, а Хэриет стояла рядом, опираясь на ручку. Понятно: ее так поставили, чтобы вышло красиво. В одинаковой одежде: черные высокие ботинки, застегнутые на множество крохотных пуговок, исчезают под платьями из темной материи, и белые передники — все в рюшах и сборках. Длинные схваченные лентами волосы забраны назад, будто их только что расчесали. А они похожи, сразу видно — сестры, но старшая худее и темнее, и лицо у нее серьезнее (или скучнее?). А Хэриет пухленькая, и даже сквозь коричнево-желтые тона фотографии угадываются розовые щеки и голубые глаза, но в лице какая-то неестественная скованность — зубы она стиснула, что ли? И вдруг Мария поняла: Хэриет вот-вот расхохочется. Что там у них случилось? Может, фотограф был смешной или что-то смешное сказал. Наверное, она хихикнула, и ей тут же велели прекратить, или просто еле сдерживалась от смеха.

Мария пристально вглядывалась в фотографию — Хэриет сто, а может, и больше лет назад сдавливала неуместный смех. Под фотографией кто-то поставил подпись черными чернилами: «Х. Д. П. и С. М. П., 10 и 12 лет, февраль 1865 г.».

— Там дальше — еще семейные снимки, — сказала миссис Шэнд.

И правда: вот мама держит на коленях младенца — кокон из белого муслина — и другие дети, расставленные по росту у стула; портреты членов семьи: лицо и плечи выныривают из мягкого коричневого облака; расплывчатые компании на улице: играют в крокет на лужайке, обсаженной деревьями, сидят под деревом за чаем, и вот еще одна, интересненькая: все разлеглись на пляже под зонтиками от солнца и разложили вокруг шотландские пледы. А за ними скалы — знакомая порода.

— Это здесь, — сказала Мария.

— Естественно, — ответила миссис Шэнд. — Они же здесь жили. Можете взять по шоколадке, если желаете.

— Спасибо, — с готовностью отозвался Мартин.

Мария листала дальше, и вновь пошли портреты. Вот бородатый отец с добродушным недоумением на лице, держит новорожденного; а вот снова пухленькая мамаша, увешанная маленькими детьми. А вот Хэриет с сестрой. А вот, еще через несколько страниц, одна сестра, но уже выше. И вот опять она, с высокой прической и в юбке до пят — такая взрослая одежда, а лицо не изменилось. Она переродилась, как бабочка, подумала Мария. Теперь все не так, теперь все носят одно и то же в любом возрасте — и не поймешь, когда человек из ребенка стал взрослым. У мамы Мартина такие же джинсы, как и у меня. Да, неплохо у них раньше было придумано. По крайней мере, ты хоть знал, на каком ты свете. И кто ты. Она стала искать переродившуюся Хэриет, но не нашла. Вот Сьюзан, толстая и недовольная, шестнадцати лет, и вот опять она, расплывается в улыбке, уже совсем взрослая, с младенцем — на руках. А Хэриет нет. Мария перевела взгляд на вышивку.

— Это она вышила, Хэриет?

— Не все, — ответила миссис Шэнд. — Работу закончила Сьюзан, моя мать.

И только Мария открыла рот спросить почему, как ее перебил Мартин, который все еще жадно и сосредоточенно изучал окаменелости.

— Где он нашел эту рыбу?

Это была Dapedius colei, сверкающая в куске голубого лейаса, обыкновенная чешуйчатая рыба, как лещ, например, только из юрского периода.

— Да, такой нам никогда не найти, — сказал Мартин с черной завистью.