— Я, Дмитрий Иванович, на этой неделе к вам загляну, с Валерией Семеновной поговорю, — пообещал Кремлев.

— Вот спасибо, — я ее предупрежу. Да, Сергей Иванович, мне как-то неудобно, что я ничего не делаю для нашей школы… Я мог бы доклад подготовить, что ли, ну, скажем, о международном положении или по медицинской части.

— Мы вам будем очень благодарны, — живо откликнулся Кремлев. — Я хотел вас просить — вы депутат горсовета… не могли бы прийти к нам в кружок Конституции и рассказать о работе горсовета?

— С удовольствием!

Они условились о дне.

Сергей Иванович решил порадовать отца.

— Я Бориса попросил, чтобы он опекал одного малыша в четвертом классе… Есть там такой сорванец — Толя Плотников. Так мне вчера учительница этого класса говорит: «Ваш опекун хорошо влияет. Даже на комитете его отметили».

Отец довольно рассмеялся:

— Это для меня ново — Борька в роли воспитателя!

Попрощавшись с Балашовым, Сергей Иванович возвратился в учительскую. У него было два свободных часа. Решил никуда не уходить. Достав из полевой сумки последний номер журнала «Вопросы истории», он сел на диван и углубился в чтение.

Из соседней комнаты — там была бухгалтерия — доносилось пощелкивание счетов да кто-то одним пальцем однообразно и негромко выстукивал на пишущей машинке, — казалось, дятел долбил клювом кору.

Прочитав статью, Сергей Иванович отложил в сторону журнал, оперся локтем о валик дивана и задумчиво стал смотреть в окно. Густой снег падал на землю. Сквозь белую пелену неясными очертаниями проступали заводские трубы. Мысли текли неторопливо, как этот падающий за окном снег. «Надо будет зайти в партбюро завода, спросить, чем мы можем быть им полезны… Интересно, как прошла беседа Анны Васильевны в токарном цехе?..» Кремлев стал думать своем классе, о Борисе Балашове. То, что он услышал о Борисе от его отца и Богатырькова, не удивило учителя. Борис, собственно, был неплохим юношей, и судя по рассказам учителей, «испортился», перейдя в девятый класс, стал разыгрывать эдакого Печорина XX века. Сергей Иванович уверен был, что Борис станет иным, уже становится иным, и в этом нет никакого педагогического чуда. «Просто внимание, во-время обращенное на него нами и комсомольцами, снимает с Бориса всю эту накипь… Я сегодня напрасно повысил голос, разговаривая с ним. Можно было обойтись без этого».

Сергей Иванович считал, что для учителя очень важно владеть своим лицом, голосом, жестом. Он научился с десятком тончайших оттенков произносить: «Я вас слушаю», быть холодно вежливым, тонкой репликой сражать провинившегося и питал отвращение к длительному морализированию. Он был уверен, что подчас большее сделает лукавая усмешка, скучное выстукивание дроби пальцами — «надоело», «надоело», ироническая улыбка или поощрительный взгляд, чем долгая душеспасительная беседа.

Кремлев прошелся по комнате, остановился у длинного стола. Здесь была «выставка» портфелей учителей: желтых и черных, старых и новых. «Только тощих нет», — усмехнулся он.

В учительскую вошел директор.

— Смотрите, зимища-то какая нагрянула! — с удовольствием глядя на падающий снег, воскликнул Волин.