— Разрешите мне сказать, товарищи члены комитета, — поднялась с дивана Серафима Михайловна и сложила на груди полные руки. — Я замечаю, что Плотников в последнее время стал серьезнее, начал понимать, что плохой оценкой он всем нам приносит вред, что учеба его и поведение — дело государственное. И думаю, он будет лучше учиться, хорошо учиться! — Она остановилась, испытующе посмотрела на Толю и прочитала в его умоляющем взгляде: «Серафима Михайловна, не сомневайтесь!»

— Мы через некоторое время проверим тебя, — сказал Леонид.

— Я бы хотела, чтобы вы в своем решении, — предложила учительница, — отметили добросовестную работу не только пионервожатого Виктора Долгополова и его товарищей из 9 «А», они сейчас стали моими помощниками, но и «внештатного» шефа — Бориса Балашова.

«Верно, Серафима Михайловна, верно! — мысленно воскликнул Плотников. — Я завтра расскажу Боре, что его… отметили в решении», — повторил он новый для себя оборот речи.

Борис Петрович одобрительно кивнул, а Костя оказал:

— Конечно, надо!

Богатырьков пошептался с членами комитета и громко сообщил:

— Это мы отметим! — Он повернулся к Долгополову. — А Борису ты скажи, что его общественной работой мы довольны, но вот по учебе ему надо подтянуться.

ГЛАВА XXII

Сергей Иванович не раз уже замечал, что «хождение в народ», как в шутку называл он посещения учеников на дому, открывало воспитателю глаза на многое: застенчивый Дружков оказался хорошим сыном и братом, ухаживал за тремя маленькими сестренками, но дома у него всегда был такой шум, что ему следовало бы заниматься в читальном зале школы; Виктор Долгополов, как выяснилось, делал выписки из педагогических книг и мечтал стать учителем, а Костя мастерил радиоприемник.

Правда, посещения учеников на дому приносили подчас и огорчения, — находились родители, которые встречали учителя холодно. Но все эти «издержки производства» не останавливали Сергея Ивановича, и если он не в состоянии был сам пойти к ученику, а это было необходимо, он просил активистов из родительского комитета помочь ему.

Пожалуй, больше всех помогала ему мать Леонида Богатырькова. Она тоже была у Балашовых, познакомилась с родителями Бориса и очень пришлась по сердцу Дмитрию Ивановичу своим простодушием, а главное — рассказами о том, как она воспитывает Леню.

Даже Валерия Семеновна растрогалась:

— Что ж я, не хочу моего Боричку воспитывать как следует? Я для него готова жизнь отдать…

— Я вам вот еще что скажу, Валерия Семеновна, — говорила Богатырькова, — если вы наказали — ни за что не отступайте! Пусть сердце разрывается, хочется простить, а вы все-таки будьте твердой! Я сначала тоже жалоблива была, а потом приучила себя.

Рассказывая Кремлеву об этом посещении, Богатырькова сокрушенно сказала:

— Не дошло, Сергей Иванович, до нее! К иному привыкла…

И потом горячо, с недоумением спросила:

— Я не пойму, почему у нас до сих пор не додумаются в загсе там, или где, вручать библиотечку молодым родителям, книги Макаренко, книги об удачном воспитании. Разве можно допускать в таком деле кустарщину?

На другой же день после посещения семьи Балашовых Сергей Иванович почувствовал, что между ним и Борисом возник какой-то мостик, словно бы произошло нечто важное, связавшее их, что юноша доверил ему личное, свое, о чем другие не должны знать.

К своим новым обязанностям редактора Борис отнесся с неожиданным для всех, кроме Сергея Ивановича, рвением и учителю ни разу не пришлось пожалеть, что он посоветовал Леониду дать юноше это поручение.