— До свиданья!

Костя, строгий и хмурый, кивнул ему головой.

— Теперь, товарищи, мы разберем вопрос о работе комсомольцев девятого класса с пионерами Серафимы Михайловны, — объявил Богатырьков. — Доложит нам об этом Виктор Долгополов.

Виктор говорил неторопливо, обстоятельно, и его тихий голос звучал с особой убедительностью.

— Вот взять, например, Плотникова, — Виктор поглядел на Толю. — Как ты учишься?

Толя втиснулся в угол дивана.

— Ничего! — приглушенно ответил он оттуда.

— Видите, какая установочка? — казалось, обращаясь только к членам комитета, спросил Долгополов. — Четверок и пятерок у него почти нет, а он нам говорит «ничего!»

Плотников забился еще глубже.

— Ты от нас не спрячешься, — дружелюбно усмехнулся Богатырьков и подумал: «Неужели и Глебку моего через несколько лет будут так спрашивать?»

— Дай-ка свой дневник, — уже строже потребовал он от Плотникова.

Толя порылся в сумке, встал и, не смея поднять глаз, подал дневник. Он пошел по рукам членов комитета, и пока они внимательно перелистывали дневник, Толя продолжал стоять, виновато понурясь.

— Почему у тебя мало хороших оценок? — допытывался Леонид. — Вот смотри: тройка, и еще тройка…

— Да ты смелей отвечай, — вставил свое слово и Яков Яковлевич, — ишь, какой здесь ягненочек… Вы бы на него поглядели, товарищи члены комитета, во время перемен!

— Видели, как не видеть? — откликнулся Богатырьков.

— Пусть ответит, почему у него мало четверок и пятерок? — настаивал Виктор Долгополов.

Плотникову стыдно было и перед ребятами старших классов, и перед Серафимой Михайловной, и перед директором, который посматривал на него, как казалось Толе, осуждающе.

— Безответственность!.. — наконец выдавил он из себя слово, только что услышанное здесь, и сейчас же мысленно ужаснулся: ведь именно за это дали выговор Захару.

— Кто же позволил тебе быть безответственным? — строго спросил Костя Рамков, но совсем не таким голосом, каким он разговаривал со Щелкуновым.

— Ты помни о чести нашей школы… — сурово сказал Леонид, стараясь не глядеть на Плотникова.

У Толи был такой несчастный, пришибленный вид, он чувствовал себя таким страшным преступником, что без улыбки на него нельзя было смотреть.

«Сейчас скажут: „Не достоин уважения“», — со страхом подумал Толя, но никто так не сказал.

Историк старших классов задал вопрос:

— Как ты думаешь, Плотников, почему тебя, не комсомольца, вызвали на комитет?

— Комитет болеет за всю школу, — тихо ответил Толя.

Серафима Михайловна зарделась, а Сергей Иванович сказал:

— В этом ты прав… Вполне!

— Да, болеет, — подтвердил и член комитета девятиклассник Девятко, юноша с орлиным носом и синими, часто меняющими свой оттенок, глазами. — И когда ты выламываешь доску в заборе городского сада, нам стыдно за тебя, потому что этим поступком ты позоришь восемнадцатую школу имени Героя.

Плотников поразился: «И об этом знают… так это ж было давно!»

— Ты помни, Плотников, — сказал Леонид, — для нас уроки — это главное, а самый близкий нам человек — учитель. Ты должен как пионер во всем помогать Серафиме Михайловне.