— Ты поговоришь с Таней. Таня скажет ему, что она его любит. И заставит поехать на олимпиаду. Скажет, что будет любить его, только если он поедет.

Кутельман улыбнулся. Слава богу, пришла в себя! Ну, Фирка, ну, молодец! Ведет себя как хороший полководец: отступает, но не сдается. Мгновенно признала легитимность этой детской любви, смирилась с Таниной ролью в Левиной жизни, с тем, что она уже не первая, и хочет временно передать Тане свои функции — велеть, запрещать, любить, торговаться… В ее голосе всегдашняя уверенность, что все, что она хочет, — можно.

— Но как же?.. Разве мы можем вмешиваться?.. Просить, велеть… они же не марионетки… Если она его не любит?.. Тьфу, черт, Фирка, почему мы должны в этом копаться? Я сам с ним поговорю, убежу его, убежду… тьфу, черт!

— Эмка, нет! Попроси ее! Заставь! Пусть скажет, что любит!.. Она хорошая девочка, послушная девочка… Она его заставит, я знаю, я чувствую, я же мать!.. Эмка, пожалуйста!..

— Но… все же это как-то… Смотри, светает…

Кутельман подумал: «Вот и прошла сиреневая ночь, наша ночь любви» — и тут же стыдливо поморщился. Больше всего на свете он стеснялся пафоса, даже мысленного, особенно мысленного. Наверное, он мог бы сказать «люблю», но даже мысленно всерьез произнести «ночь любви» — фу!.. Чем думать глупости, лучше он сделает глупости — поговорит с Таней. Вот уж очевидная глупость, но с Фирой не поспоришь.

Но это была ночь любви! Единственная ночь любви в их стерильных отношениях, единственный раз, когда на долю секунды между ними возникло любовное напряжение, профессор Кутельман впервые почувствовал практическое влечение, и Фира — пусть она не успела заметить, что она ему ответила, — но она ответила! Но, конечно, дело совсем не в этом — если Кутельман и молился богу любви, то, как Цветаева, другому богу любви, не Эросу, и Фира молилась другому богу любви. Всю ночь они просидели, держась за руки, как будто Лева их общий ребенок, воплощение их любви, почти не разговаривали, перебросятся фразой и опять замолчат, Фира скажет полуфразу, он кивнет, — вот такая ночь любви.

— …Эмка?.. Знаешь что? Я не могу жить без тебя… — сказала Фира.

Иногда слова имеют прямой смысл, ее «я не могу жить без тебя» означает не «я тебя люблю», а именно «я не могу жить без тебя». Кутельман кивнул, рассеянно, чуть заметно, как будто в автобусе пропустил вперед незнакомую женщину, и в ответ на ее «спасибо» кивнул — не стоит благодарности.

Альтернативный фактор

— Таня, вставай, тетя Фира пришла, — позвала Фаина.

Фира пришла вслед за Кутельманом, он не успел выпить кофе, как она уже звонила в дверь. Раннее утро не самое лучшее время для создания и разрешения драматических ситуаций, но Фира не могла ждать. Как она вообще могла доверить Кутельману такое важное дело?! Эмка будет медлить, а решившись наконец, начнет мямлить, в общем, все будет не то и не так. Лучше она сама — и нельзя терять ни минуты. Лева сказал «с математикой покончено» сгоряча, и чем дольше он сидит у Виталика — мальчишки пьют вино, философствуют, — тем больше сгоряча превращается в решение, в игру вступают упрямство, самолюбие — «ни за что не перерешу» и прочие глупости. Нужно подсечь дурную траву на корню, остановить Леву немедленно, пока это еще может остаться нервным выкриком… Да, так и нужно к этому отнестись, это был нервный срыв, не более того. Она вела себя глупо, глупо принимать Левины слова всерьез, глупо поддаться самолюбивому желанию скрыть эту детскую историю от Фаины, глупо ждать — нужно действовать!

Таня в пижаме, не умывшись, не причесавшись, ринулась на кухню — тетя Фира пришла!

…Фира, непривычно некрасивая, отекшая, Фаина с торжественным лицом, Кутельман с выражением лица «я тут ни при чем» сидели за кухонным столом, втроем по одну сторону, Таня, в своей фланелевой пижаме в зайчиках, стояла перед ними, как подсудимая на суде присяжных, — бедный испуганный заяц, глаза, уши, дрожащий хвост.