Изменить размер шрифта - +
Может быть, она считала, что это по-семейному мудро: пусть муж помнит свою ответственность, Виталик пусть знает, кто его содержит? Ну… нет. Но в любом случае, из этих торжественных вручений денег вышли не мир-дружба-жвачка, а совсем уж невыносимая гадость. Виталик ненавидел визиты на Петроградскую со страстью человека, который по воскресеньям убеждается, что он не так независим, как ему представлялось с понедельника по субботу.

Виталик присел на корточки у подъезда, пригорюнился, сплел в клубок длинные руки и ноги. Перед тем как толкнуть дверь подъезда, ему всегда требовался последний вдох.

— Знаешь, кем я буду, когда вырасту? Я буду очень богат. Ты держись меня, девочка, — с нарочитой важностью сказал Виталик и всерьез, насколько он вообще мог всерьез, добавил: — Чтобы никто никогда не мог меня унизить своими вонючими деньгами.

…Виталик кривлялся у подъезда, а Светлана наверху ссорилась с мужем так, что перья летели в буквальном смысле — она со злости укусила подушку.

Светлана пересчитывала приборы, перепроверяла количество гостей: «Мы, три пары плюс один одинокий, получается девять человек, плюс Виталик с Аришей, всего одиннадцать… Милый мой, любимый… Черт бы тебя драл, черт бы тебя драл!»

«Милый мой, любимый» относилось к Вадиму, «черт бы тебя драл» — к новому мужу. Мысли о Вадиме приходили к ней не в принятые для воспоминаний дни — в первый год она забыла день его рождения, во второй год не поехала на кладбище в день смерти. Она думала о нем — пусть это покажется странным, но это было именно так — в те мгновения, когда ее обижали, обижали в театре или обижал муж.

…Сегодняшняя ссора началась… даже не вспомнить, с чего началась, в таких ссорах главное не повод, а то, что под тихой водой… Светлана оделась — новое платье, новые туфли, прическа, брошка, прошла на кухню, молча встала перед мужем — смотри!..

— Что ты молчишь?.. Как брошка? Красиво?.. — И уже чуть обиженно повысила голос: — Красиво?!

— Там, где брошка, там перед, — пробормотал Михаил Иванович.

Это была строчка из старой глупой песенки, но Светлана решила, что ни за что не даст испортить себе настроение перед приходом гостей.

Михаил Иванович, наклонившись к духовке, тыкал длинной вилкой мясо — не жесткое ли, из духовки торчал его круглый зад, и душой он был весь в духовке… Крякнув, разогнулся, повернулся к Светлане, оглядел ее и довольно сказал:

— Мясо нормальное. Не жесткое… А что это на тебе?.. Новые туфли? У тебя есть такие туфли, черные, лакированные, но без бантика. Откуда туфли?

Светлана вздохнула — от него ничего не скроется, но какой глупый вопрос, как будто она украла туфли или, как в детстве, взяла поносить у подружки.

— Ну, Миша… — Светлана вытянула ногу, улыбалась, но голос чуть дрогнул: — Туфли, новые…

Михаил Иванович одобрительно взглянул на стройную ножку, засмеялся своим прелестным хохотком. Хохотков у него было два: первый — прелестный с подвизгиванием, так он смеялся хорошей шутке, анекдоту, и второй — раскатистый, до слез в глазах. Хохоток номер два был известен всему «Ленфильму» и означал «то, чего вы у меня просите, — не дам». Михаил Иванович был хозяин и в ленфильмовском и в своем личном хозяйстве все траты делил на необходимые и ненужные. По отношению к Светлане он не был скуповат, это было другое, ярко выраженное чувство целесообразности: домработница, приходящая раз в неделю к Виталику, — необходимая трата, он ведь не хочет, чтобы мальчик жил с ними, а черные лакированные туфли с бантиками — ненужная. В ненужных тратах Михаил Иванович был жаден так трогательно, по-детски неудержимо, ему так физически было трудно потратиться на ее одежду, что посторонний наблюдатель мог бы его пожалеть, погладить по голове, сказать «бедный ты, бедный, жадина-говядина».

Быстрый переход