…Вот и ответ на вопрос, зачем Светлане нужен был весь этот цирк, почему бы ей не отдавать свои личные деньги сыну. Отдавая свою зарплату в семейную кассу — с Вадимом ее зарплата никогда не учитывалась в семейном бюджете, — Светлана старалась утаить, что могла, соврать, что часть зарплаты «куда-то подевалась», и эти утаенные деньги тратила на себя. С Михаилом Ивановичем было полное материальное благополучие — квартира-машина-дача-мебель, но откуда же быть настоящей одежде без постоянных заграничных гастролей? Нужно покупать здесь, у спекулянтов, а он считал: новый сарай на даче — это да, а переплачивать за фирменную кофточку — это нет.

Можно осудить Светлану за то, что она пожертвовала достоинством Виталика ради фирменной кофточки, а можно пожалеть: прошли времена, когда она одевалась, одевалась с размахом, шиком; теперь, чтобы завистливый блеск в глазах приятельниц не сменился насмешливой жалостью, приходилось ловчить, выкручиваться, лгать, что сколько стоило…

— Стоят семьдесят рублей…

— Семьдесят рублей за бантик?..

Дальше слезы, сбросила туфли, швырнула на пол, аккуратно швырнула, чтобы не повредить лак, разрыдалась.

Господи, где широта, щедрость? Вадим никогда не спрашивал, молча доставал кошелек, ему в радость было, когда она покупала вещи, была счастлива, он ее любил… Вадим никогда… Вадим всегда… Это, конечно, не вслух, про себя.

— Я красивая женщина, я актриса, а ты…

Светлана бросилась в спальню, схватила подушку, вернулась на кухню к мужу и, словно желая сдержать рыдание, вцепилась в нее зубами. Не рассчитала, прокусила наволочку, по кухне полетели перья…

— Вот я и говорю: брось ты этот театр…

— Ах, театр?! Я тут плачу, а для тебя — театр?! Да, я актриса, я певица, а ты — зритель!

— Не плачь, Светочка, эти туфли тебе не нужны… Сними-ка брошку, у нее застежка плохая, дай я посмотрю, — озабоченно сказал Михаил Иванович. — А то упадет — затопчут, гостей-то много будет…

Гостей должно было быть много… Если бы не гости, не именно сегодняшние гости, а вообще гости…

Светлана кокетливо говорила приятельницам: «Мы нигде не бываем, с таким же успехом я могла быть замужем за прорабом…» — но ни фанатичная страсть Лошака к работе, ни его жадность, ни даже то, что царить на «Ленфильме» не получилось, не мешали ей считать свой второй брак удачным. И если вернуться назад, к страшному времени, к гибели Вадима, если опять решать, она опять решила бы как на старте — раз, два, три, — замуж. Быстрей, обогнать всех, прийти к финишу первой, пока не столкнули с дорожки.

Это был скандал года. В театре ее осуждали в лицо, не отворачиваясь, декламировали: «О, женщины, ничтожество вам имя! Как? Месяц… Башмаков еще не износила, в которых шла за гробом мужа… — Светлана успела выучить монолог наизусть. — …Как бедная вдова, в слезах… И вот — она, она! О боже! Зверь без разума и чувства грустил бы более! Она супруга дяди… И месяц только! Слез ее коварных следы не высохли — она жена другого!»

Театральная общественность обсуждала подробности, в буфете, в гардеробе, в гримерке, специально громко шептались — как ей удалось увести от молодой жены отца трехмесячной дочери? Был ли этот Лошак ее любовником при Ростове? Если да — какая гадость, Ростов лучше, если нет — гадость, что так быстро.