— Хреново, — подытожил Петька.

— Почему? — я не отказал себе в удовольствии разыграть дурачка. — Думаете, не доберёмся туда?

— Доберёмся! — энергично закивал Колька. — Я знаю это место! Дойдём, точняк!

— Можем и не добраться, — рассудительно заметила Лидка. — Но не в этом дело, Жень...

— А в чём же? — идиотничал я, мысленно переполняясь восторгом.

— Да в том, что самолёт-то у нас поднимать некому, — печально сказала Лидка. — Я чего-то такого и боялась, если честно... Даже если он там стоит в полной боевой и ждёт — что мы можем?

— Вы — ничего, — согласился я. — А я?

Они посмотрели на меня — все четверо. Я улыбнулся:

— Ну, чего уставились? Я-то, на что?

— Не, погоди, — помотал пальцем Петька. — Ты же это. Больной.

— У-ти-ё-о! — пропел я. — А то я не знаю.

— Ну и как же?.. — не понимал он.

— Левым каком через правую каку, — пояснил я. — Мне туда только дойти, а там... как-нибудь взлечу.

«Взлечу — а садиться, может быть, и не обязательно, — подумал я. — Толька мама будет плакать... Матери всегда плачут. Но есть же вещи, которые надо делать. Несмотря ни на что».

Я побоялся, что от этих мыслей размякну — и бодро встал:

— Ну что, пошли, что ли?

— Нет, погоди, — покачал головой Тон. — Завтра к полудню. Сейчас по домам пойдём. Подготовимся.

— Вам виднее, — согласился я. — Думаю, у меня дома засады нет.

— Проверим, — пообещал Петька. — Может это — с тобой переночевать?

— Если... — я хотел сказать «Лидка», но это было бы пошло и глупо, и я закончил: — ...что — покричу.

Мы дошли до аллеи безо всяких происшествий. Но я чувствовал — всё вокруг напряжено, как напряжён перед схваткой борец. И если сейчас нас выпустили — это не значит, что выпустят и завтра.

Мы постояли около ворот. Тон спросил меня:

— Ты правда видел Высоцкого? — я кивнул. — Ну что, я был в этом убеждён, — немного непонятно закончил он и ушёл первым, не оглядываясь.

Потом ушли Петька с Колькой. Вот Петька пару раз оглянулся, и это было понятно — мы-то с Лидкой всё ещё стояли вместе. Но он мог не беспокоиться — я не знал, о чём говорить. И облегчённо вздохул, когда она спросила:

— Ты правда... сможешь?

— Смогу, — твёрдо сказал я.

— Он же старый. Там все приборы другие.

— Все приборы одинаковые, только надписи на другом языке. Тогдашний истребитель — это всё равно, что нынешний спортивный само-лёт. Справлюсь.

— А там... — он показала подбородком вверх. — Если тебе станет плохо... тогда, как же...

— Можно я тебя поцелую? — спросил я.

Она закрыла глаза. Мы поцеловались. И ещё. Я нацелился на третий раз, но Лидка открыла глаза, отстранила меня и сказала:

— Бог любит троицу. Завтра прилетишь обратно за третьим.

— Договорились, — сказал я...

...Я лёг спать как обычно. В смысле — не прятался под кровать, не оставлял гореть свет, не клал под подушку нож. В доме было тихо и пусто, но не страшно.

Хотя какая-то жизнь в нём всё-таки оставалась, но это была не враждебная жизнь. Прозвенел колокольчик. Что-то сказал весёлый голос. Чьи-то шаги простучали в соседней комнате.

Я был не один — и уснул с этой мыслью.

2.

Одному дома было страшно. На самом деле страшно, это был унизительный, тошнотный страх. И самое дикое, что навалился он утром, при свете, не в ночной темноте.