Я ощутил его, едва проснулся. Мне казалось, что солнечный свет душит меня, что он насыщен пылью. В окна я видел, что улица пустынна. Нет, не так. Люди на ней появлялись довольно часто.

Но они не заговаривали друг с другом и вообще делали вид, что не замечают друг друга. Все они спешили в сторону города, и я понял, что многие перебираются к родне или просто в гостиницу. Подальше от улицы, которая сегодня погибнет.

Они чувствовали это. И спасались, как крысы с тонущего корабля. Это было гадкое сравнение, но иного не приходило на ум при виде этих молчаливых спешащих группок. Это была их улица, их город, но они даже не пытались его защитить. А завтра все будут делать вид, что ничего не случилось.

Я привёл себя в порядок — тщательно, аккуратно. Потом — просто чтобы как-то занять время — попытался позвонить в больницу, но в телефоне перебивали друг друга радиоголоса из сороковых годов, и я понял, что, в сущности, эта улица уже не принадлежит нашему времени... и миру.

И что, если я не уберусь с неё немедленно — то всё. Меня не будет. Или случится что-нибудь ещё более страшное, чем смерть. Теперь я был уверен, что такие вещи есть.

Я бы не выдержал и сбежал, продлись это страшное ожидание ещё хоть полчаса. Но как раз когда я опустил на место телефонную трубку и взглянул в окно, я увидел ребят.

Они шли посредине улицы, как в кино, но это было совсем не смешно и не по-киношному. Шли неспеша, но было видно, что это не от нерешительности, а просто потому, что спешить некуда — время ещё есть и всё решено.

Лидки с ними не было, но мой страх, беспокойство и неуверенность отхлынули разом, и я выскочил наружу, их встречать.

Всё было как-то церемонно и чинно. Мы молча поздоровались за руку. Они — все трое — были в камуфляжах, лёгких спортивных кедах-берцах, с рюкзаками. Тон — с гитарой.

Пока я провожал их в дом, появилась и Лидка — тоже молчаливая и так же одетая. Она принялась готовить завтрак, хотя мне есть не хотелось. Мы уселись в зале — сперва молча, потом Тон подыграл себе на гитаре...

Начинается

плач гитары.

Разбивается

чаша утра.

Начинается

плач гитары.

О, не жди от неё

молчанья,

не проси у неё

молчанья!

Неустанно

гитара плачет,

как вода по

каналам — плачет,

как ветра

над снегами — плачет,

не моли её

о молчанье!..

— Спой про тополя, — попросила из кухни Лидка. Тон кивнул...

И тополя уходят...

Но след их озёрный светел.

И тополя уходят —

Но нам оставляют ветер.

И ветер отхлынет скоро,

Укутанный чёрным крепом...

Но ветер оставит эхо,

Скользящее вниз по рекам.

А мир светлячков нахлынет —

И прошлое в нём потонет,

И маленькое сердечко

Раскроется на ладони...

Лидка поставила на стол кофейник с крепким кофе, тарелку с бутербродами, высыпала таблетки:

— Нам по три, Кольке две, — сказала она. — Это беньки. Один раз можно. Съедим перед выходом.

— Мне нельзя, — покачал я головой.

— И мне, — сказал Колька. — Запутаюсь.

— Ясно, — Лидка убрала пять таблеток, остальные разделила на три кучки.

Молча ели бутерброды, запивали кофе. Потом ребята начали потрошить рюкзаки — и одновременно мы обвешивались поверх надетых жилетов на липучках мотками верёвок, фонариками, самодельными гранатами, ножами...

Петька сунул в петлю на поясе обрез повесил за плечо самодельный огнемёт, я оставил себе пистолеты, у остальных оказались по два арбалета, у Лидки — ещё «вальтер» и пистолет-электрошокер.