Опять пахло сухой травой, опять раскидывался над головой — точнее, надо всем надо мной, ведь я лежал — небесный купол. Меня прикрывало непонятно откуда взявшееся одеяло.

А справа от меня горел костёр, и я услышал два мужских голоса — хрипловатый сочный баритон и тенор, тоже с хрипотцой и ещё с каким-то металлическим поскрипываньем.

Голоса спорили. И, ещё не вникая в смысл спора, я подумал удивлённо, что голоса мне знакомы, знакомы очень хорошо — но в то же время ни у кого из моих знакомых таких голосов нет.

— И всё-таки знаешь, — доказывал баритон, — это не просто кризис, это коллапс песенной поэзии. Коллапс поэзии вообще.

— У поэзии настоящих сторонников всегда было немного, — возражал тенор. — Я имею в виду не тех, кто в ваше время двери в Лужниках ломал и с раскрытыми ртами Евтушенко на площадях слушал, потому, что модно. Настоящие ценители немногочисленны. Что в ваше время, что в наше, что при Владимире Красно Солнышко.

— Может быть, может быть... Но подобная профанация для масс — это всё-таки яд. Вместо того, чтобы постараться донести до людей что-то значимое — потакать вкусам даже не толпы, а стада — это не путь, это тупик...

Я осторожно повернул голову, пытаясь понять, кто там треплется «за поэзию» и чем это грозит лично мне. Около небольшого костерка сидели спинами в мою сторону двое мужиков, я видел только силуэты и грифы гитар, у того и у другого. Баритон между тем сказал со смешком:

— Итак — «весь я не умру», — отвечая на непонятную реплику тенора. — Утешение всё-таки... Что там наш подопечный?

Они обернулись разом, свет костра упал на их лица, и я сел. Зажмурил глаза. Потряс головой. Открыл глаза.

На меня смотрел растрёпанный, небритый, посвёркивающий стеклами круглых немодных очков и саркастически улыбающийся Юрий Шевчук, лидер ДДТ. И на меня же смотрел крупноголовый, довольно-таки длинноволосый, с резкими чертами лица Владимир Высоцкий.

— Господи, — сказал я и снова зажмурился...

...— Мелодии цветов, потерянных в начале...

Я помню эти ноты, похожие на сны.

Скажу вам, как Любовь с Бродягой обвенчалась,

Связали их дороги, хрустальные мосты.

«Прекрасная Любовь, нам праздновать не время!

Багровые закаты пылают над рекой!

Идём скорей туда, где ложь пустила семя

И нашим миром правит уродливой рукой!

Прекрасная Любовь, там ждут тебя живые!

Так дай себя увидеть тем, кого ведут на смерть!

Там по уши в грязи, но всё же не слепые —

Дай разум и свободу, дай чувствам не истлеть!»...

Прекрасная Любовь влетела птицей в город —

И плакал, видя чудо, очнувшийся народ!

Трон Зла не устоял — бежал разбитый ворог,

Да жаль: погиб Бродяга у городских ворот...

Шевчук пристукнул по гитаре и повторил негромко:

Трон Зла не устоял — бежал разбитый ворог,

Да жаль: погиб Бродяга у городских ворот...

Мы пили чай из одной кружки. Я обжигался, недоверчиво крутил головой, время от времени ловя себя на том, что начинаю совершенно дурацки улыбаться.

— А мы тут, как обычно, мини-фестиваль бардовской песни проводили, — сказал Шевчук. — Глядим — кто-то валяется. Подошли — а это ты. Ну, мы тогда не знали, что это ты... — он усмехнулся.

— Я, — довольно глупо кивнул я. — Вот только, кажется, я опять заблудился. А мне поскорей надо...

— Что такое «поскорей» здесь? — философски спросил Высоцкий.