Сергея мало тревожила моральная сторона дела. В конце концов эстонский партиец и мультимиллионер — преступник и на его совести, как и на совести других подобных деятелей, много зла. Внутри Сергея все клокотало, когда он думал об этом. Око за око, зуб за зуб, удар за удар. Только так надо действовать и только так жить.

Он повернулся и пошел на смотровую площадку, где должен был встретиться с Геной Черепковым. Москва, лежащая внизу, была и любима Сергеем, и отвратительна до тошноты. Город-монстр, столица непонятно какого государства, давно отвернувшаяся от России. Город богатеев, продавших свою душу дьяволу, и нищих, не знающих, что и кому продать последнее. Даже золотистые купола церквей не могли защитить Москву от всеохватного идолопоклонства, имя которому — Мамона. Сергею вдруг представилось, как падают смертоносные бомбы на этот град, как взрываются дома, выбрасывая в небо языки пламени, как съедает желтый огонь обезумевших людей, проклятых, преданных и предавших, отторгнутых от Божественного света. Этот пожар виделся ему наяву, с клубами черного дыма и зияющими трещинами в земле, куда проваливались несчастные, до последней минуты не ведающие, за что наказывает их Господь. Какая-то картинка из близкого будущего открылась его глазам, страшная, кровавая и неотвратимая, словно грозный архангел показал ему одному, что вскоре произойдет с Москвой. Сергей почувствовал холодную испарину на лице, а сердце колотилось так сильно, что готово было унестись прочь, подальше от места грядущей скорби. Нет, недаром Воробьевы горы посетил в последний день своего пребывания в Москве князь тьмы Воланд…

Кто-то сзади положил руку на плечо Сергея. Он вздрогнул, как от электрического удара.

— Ты чего дрожишь? — спросил Гена Черепков. — С похмелья, что ли?

— Знобит, — вяло отозвался Сергей. — И мутит что-то. Да и вообще пакостно на душе. Скажи, Гена, ты любишь Москву?

— Нет. За что ее любить, блудницу вавилонскую?

— А стал бы ее бомбить, если бы предоставилась возможность?

— У тебя и впрямь температура. С чего тебе взбрели в голову такие мысли?

— Значит, нет. А я бы, наверное, не отказался.

— Псих ты, Серго. Здесь же люди живут.

— Здесь в основном живут сволочи. Понимаешь ли, самая глубокая жаровня ада и представляется мне таким местом.

— Пошли лучше пивка выпьем, — озабоченно произнес Черепков, вглядываясь в блуждающие глаза друга.

— Нет, сначала спустимся в преисподнюю.

И Сергей зашагал к намеченному высотному дому, где им уже был облюбован огромный подвал с разветвленными, уходящими глубоко под землю коридорами. По дороге он рассказал Геннадию о Рендале и своем плане. Черепков отнесся к его идее весьма скептически.

— Глухой номер, — вынес он свой вердикт. — А Лешка Карпуньков сам со сдвигом, если согласился помогать тебе. Вы вляпаетесь в большую кучу дерьма.

— Мы все уже влезли в нее по самую макушку. А я предлагаю, наоборот, выбраться. И ты нам поможешь.

— Я пас.

— Здесь тебе не преферанс, Гена, а игра в жизнь.

— Что-то не пойму.

— И ты, и я, и Лешка, и миллионы таких, как мы, обречены на вымирание, какими бы хорошими или талантливыми мы ни были. В наше время ценится только одно качество — подлость. Но я не предлагаю тебе стать негодяем. Просто мы возьмем те деньги, которые нам причитаются по праву, и никто не запретит тебе использовать их на благие дела. Карпуньков построит лечебницу для бедных, ты можешь открыть художественное училище. Бесплатное.

— А ты?

— Я… Не знаю. Найму самолет и расшвыряю деньги над Москвой.