Кристина приподнялась на локте, устремив взгляд в сторону открытой наполовину двери:

— Нет, никого. Так, больные на костылях шастают только… Ой, Лешка идет! — голос Кристина радостно зазвенел:

— Лешка, привет! Чего это ты с утра такой хмурый, словно соды напился?

— Привет. А я и напился соды — желудок жжет от этой дурацкой каши, осточертело! Держи, Тинка! — широкоплечий, русоволосый парень с родинкой на правой щеке, подбросив в воздухе большое краснобокое яблоко, поймал его и вложил в руку девушки. — Мать принесла, а Андрей Данилович говорит — нельзя. Пропадут в палате. Душно.

— Отдай соседям? — Тина, чуть улыбаясь, гладила пальцами гостинец.

— Они все курят, да курят! И запаха не услышат. — Лешка махнул рукой досадливо. — А это все ж таки — апорт. Целебный вроде. Дядька с Алма-Аты привез, целый куль.

— Алматты, сейчас так вроде говорят? — вступила в разговор Ольга. — Красивый город, зеленый. Я там несколько раз была в школьные годы. На Медео тоже была. До сих пор помню. Только дышать там трудно. Город, как в котловане. Горы мешают.

— Ничего они не мешают! — беззлобно проворчал Лешка. Горы, как горы. Красотища! Скучаю по ним. Поехать бы, да денег лишних сейчас нет. Пашка, кровосос, со своим колледжем всех замучил. Бабка зовет: «Приезжай внучек, апорту поешь, антоновки, лимонки! Не ровен час, помру, и не увидимся». А куда я поеду? Одна Пашкина сессия, как акула, весь материнский доход за три месяца сожрала и не икнула! Лоботряс чертов — то зачет ему сдать, то он лекцию прогуляет, штраф плати! Надоело! — Вынув второе яблоко из кармана поношенных джинсов, парень подошел к Ольге все еще сидящей на подоконнике. — Это тебе, красавица! Держи. Ну ладно, чего ты? Что я твоей руки не видел, что ли? Подумаешь! У тети Маши и вся рука целая была, а не гнулась, точно плеть. А у тебя пальцы вон какие, цепкие и красивые. Художественные. Хоть и четыре. Мы же с тобой, Олька, сговорились вроде, не стесняться друг дружку…

— Я не стесняюсь, Лешечка. — Ольга уже держала сангину в пальцах, чувствуя, как раскаленный стержень липко течет по ним. — Я — рисую. Руки заняты.

— Ага, понятно. В кармане рисуешь? — беззлобно хмыкнул Лешка и, вплотную подойдя к девушке, осторожно вложил круглый ароматный шар в ее пальцы, перепачканные сангиной. Обиженный мелок беззвучно скатился с листа бумаги, исчез в пыльном «подкроватье». Ольга почувствовала, как наплывает на нее знакомая привычная волна Лешкиного аромата: чуть солоноватого, пряного. Тина, разбирающаяся в секретах мужского парфюма, сказала Ольге, что так пахнет сандал. А, может, самшит? Названия, как всегда, отчаянно путались в голове художницы.

Сквозь ресницы она вглядывалась в мягкую линию щеки, с зерном родинки. Так хотелось ее запомнить эту родинку, чтоб потом зарисовать. Или — поцеловать? Нервно закашлялась на своей кровати соседка, завозилась под одеялом, потянулась к стакану воды на тумбочке. Сандаловое облако рассеялось. Лешка сделал шаг в сторону.

— Держи, торопыга! Кто же так яблоки ест? Да еще апорт? Надо с чувством, с толком! А то и вкуса не поймешь. Это тебе не танцы! — Парень уже протягивал Кристине стакан с водой, снисходительно постукивая ладонью по ее спине.

— А что танцы? — вспыхнула та в ответ сердито, едва откашлявшись. — В танцах тоже вкус нужен. Особенно, в выборе партнера!

— Ну, да, как же! — Лешка улыбнулся ямками щек и глазами.