— Так и я тоже — люблю. — Просто и спокойно произнес Алексей. — С той самой минуты, как увидел тебя в окне твоей палаты, на втором этаже. Точнее, не тебя, а твой профиль. Ты сидела на подоконнике, а во рту у тебя был карандаш, ты водила им по бумаге, быстро-быстро. Сначала я удивился: что такое делает девушка? Потом понял, что ты рисуешь. Прядь волос упала прямо тебе на глаза, мешая. Но ты была так увлечена своей работой, что не обращала никакого внимания. Я сложил и выпустил в воздух крохотный газетный самолетик, но ты не отвлеклась и на это. Я свистнул. Ты опять не расслышала — все водила и водила карандашом по бумаге, почти слившись со своим белым листом ватмана. Тогда я поднял с земли камешек и бросил его прямо в окно. Ты вздрогнула, чуть повернулась… Я увидел твои глаза, линию губ, подбородок… И — растерялся. Передо мной был самый настоящий, самый прекрасный и только чуть-чуть недорисованный профиль Бога! Я помахал тебе рукой. И тут ты, наконец, выронила карандаш и улыбнулась. Ты была так красива, что я подумал: все! Вот Оно — то Чудо, о котором с самого детства мне так упорно твердила мама! Я нашел его. Нашел. Чтобы дорисовать и сделать совершенным! — Алексей легко коснулся губами макушки Ольги.

— И тебе еще не надоело это? — Ольга подняла голову, глаза ее вспыхнули, засветились, озарили ямочки на щеках, линию губ, крылья носа, все лицо, теплым внутренним сиянием. Это было заметно даже и в густоте сумерек.

— Чудачка ты Олька! Смешная моя чудачка! Почему это может вдруг надоесть? Это же просто счастье. А состояние счастья еще никому и никогда не надоедало.

— «Только оно, Счастье, и делает человека равным всему Высшему во Вселенной», — помолчав, прошептала она. — Так говорил, кажется, Вольтер. Или Монтескье? Не помню. Вечно я путаю названия! — Она уткнулась носом в плечо Алексея, но вдруг подняла голову, принюхиваясь:

— Леш, а у нас с тобой опять что то убежало… На кухне. Молоко или чай? Не пойму. Пахнет странно!

— Черт возьми! — Ошарашено вскинул голову Алексей. — Ежкин хвост! А я вечно забываю про эту заварку! Наверное, там уже и чайник вообще сгорел! Голова моя садовая! Нет, нет, Олька, далеко нам еще с тобой до Олимпа! Ведь у богоравных такой дырявой памяти, как у нас с тобою, вовсе не бывает, это уж точно! — Алексей помчался по коридору, на ходу выхватывая из стенного шкафа посудное полотенце.

— Это уже совсем неважно, Леша, — богоравность или не богоравность. Я согласна жить и просто у Олимпийского подножья. Лишь бы быть там с Тобой, любить Тебя и рисовать, рисовать профиль Бога. Рисовать хоть целую вечность! — ответила мужу Ольга и, придерживаясь рукой за стену, поспешила за ним. — Не обожгись только! — на ходу крикнула она. — Осторожней, пожалуйста!

… В открытые окна, смешиваясь с запахом молока и чая, вплывал очередной майский вечер, с густым ароматом нагретого битума, зеленой свежей листвы, пыли и бурно цветущей акации, уже начинающей тихо увядать от слишком ранней жары…