— Он — как василиск, ядовит и коварен, — говорили царю, — одним взором вновь тебя очарует, батюшка, и произведет мятеж в народе… Народ ведь им околдован вполне и любит его, не ведая, какому злодею отдает свое сердце…

Беда надвигалась на страну, а между тем русские войска должны были взять Феллин и отодвинуть латинников подальше от границ Московии.

Над командующим Адашевым нависла страшная угроза.

Курбский знал об этом и спешил. Война должна была решиться вот-вот — и вместе с тем решалась и судьба этого князя: возвращаться ли ему на Москву к царю Ивану или же отправляться к Сигизмунду, который, несомненно, оценит приезд столь выдающегося полководца… Западные рыцари умеют любить хорошего противника и понимают причины, которые вынудили того или иного знатного человека переменить покровителя…

И сотой доли этого не знали Никифор с Севастьяном, когда стояли ночью, под луной и звездами у стен обреченного Феллина и разговаривали; только смутное чувство тревоги терзало их молодые сердца.

— Вижу я, — сказал вдруг Севастьян, поддавшись ощущению родства с этим человеком, брошенным, как и он, в котел войны, — что случилась у тебя, Никифор, какая-то большая беда, о которой ты не хочешь говорить. Откройся мне. Может быть, завтра мы оба погибнем. Но в любом случае, клянусь, я не воспользуюсь против тебя тем, что услышу.

— Ладно, — отозвался Никифор, понурив голову. — Я вспомнил об этом, когда увидел твоих солдат. Они вернули меня в нехорошие дни моей жизни…

Я родом из здешних мест, жил на западе, хоть и подданный русского царя. У меня было небольшое поместье, где хозяйничали мы с отцом. Как ты понимаешь, я незнатного рода — с тобой не сравнить. И богатства у меня куда меньше.

— А откуда ты знаешь, что я знатен и богат? — удивился Севастьян. — Мне-то кажется, последний месяц я выгляжу как последний оборванец. Даже говорить начал, как они…

— Я видел, как ты держишься в седле, — сказал Никифор. — У тебя с детства были лошади. И не для работы, для выездки. Нет, брат, такая осанка приобретается не за один год. Чтобы так себя вести, человек должен родиться свободным и знатным, уверенным в себе. А знаешь, что самое главное?

— Что? — удивился Севастьян. Он никогда не задумывался над такими вещами. Конечно, при встрече с незнакомым человеком он разглядывал его, пытался понять, с кем свела его судьба, — но определить, кто он родом, как его воспитывали… Нет, этим он обычно не занимался.

— Самое главное — это мелочи, — объяснил Никифор. — Одежда может изорваться в дороге, после сражения, но пряжки, ремни, шитье — это остается. У тебя богатые пряжки. У тебя кольцо. Перчатки из хорошей кожи. Понимаешь?

Севастьян кивнул.

— Я — другое дело, — продолжал Никифор горько. — Но и я знал, что такое счастье. У меня была невеста, очень красивая девушка, ласковая и заботливая. Она происходила из эстов и была простой крестьянкой, но мне до этого и дела не было. Она перешла в святую православную веру и готова была обвенчаться со мной. А потом пришел вор и украл мое счастье.

— Как это случилось? — тихо спросил Севастьян и взял Никифора за руку. — Я тоже пережил горе, поверь. Я пойму все, что ты скажешь. Каждое слово.

— На их дом напали разбойники. Такое иногда случается. В тех лесах хозяйничала одна банда… Они редко выходили к человечьему жилью, больше промышляли нападениями на путников. Однажды даже ограбили епископа, который ехал в один монастырь. Латинского епископа, — добавил Никифор, чтобы Севастьян не ужасался.