Кто он такой, чтобы упрекать меня за то, что я дезертировал, этот жулик и негодяй, полуфранцуэ-иолушотландец.

Набежала волна, и ее белый гребень лизнул борт шлюпки, замочив мне рукав и брызнув в лицо водой. Мы подошли уже совсем близко к берегу. Я уже видел крутой песчаный откос, переходящий в скалы. Будь они все прокляты! С какой стати я должен отдавать им мои денги?

– Ты знаешь, сколько мне нужно было времени, чтобы заработать две сотни долларов? – спросил я.

– Нет, да и знать не хочу, – услышал я в ответ.

– Два года, – ответил я. – Два года в угольных шахтах возле Флоренции. Почти полмиллиона лир. Да еще за обмен заплатил Бог знает сколько.

– Ну и дурак! – презрительно бросил Малиган. – Мог бы заработать столько же за одну поездку, если бы работал с нужными ребятами в Неаполе.

– А эти деньги заработаны честным образом, – ответил я, украдкой взглянув на него.

Он внимательно за мной наблюдал, по-прежнему держа пистолет за ствол. Он, должно быть, заметил мой взгляд, потому что его рука сжала оружие еще крепче.

Я чуть-чуть переместил руку, так что теперь она оказалась совсем рядом с его сапогом. Потом посмотрел на волны, которые набегали на песчаный берег, впитываясь в песок. Корма шлюпки приподнялась. Мы были уже совсем близко. Отчетливо слышалось, как откатывается волна прибоя. Я повернулся так, чтобы освободить руки. Одно движение – и он окажется в воде, и тогда посмотрим, у кого будут деньги. Мои пальцы скользили по мокрой резине его сапог. Я напряг спину. И в этот момент корма снова приподнялась вверх, и я услышал голос Малигана:

– Хорош, ребята, причаливай. – А потом он посмотрел на меня и сказал: – Mais avec toi, mon petit, je ne cours pas des chances'. [ А что до тебя, малыш, то тут я предпочитаю не рисковать (фр.)]

Рукоятка пистолета поднялась и опустилась. Голова моя треснула, словно разбитое яйцо, и наступила полная темнота.

Когда я пришел в себя, мне казалось, что я лежу в своей койке, мучаясь похмельем. Мне было так уютно, и голова привычно болела. Стало холодно, и я пошевелился, чтобы натянуть на себя одеяло. По никакого одеяла не было. Легкий ветерок шевелил волосы у меня на голове, а ноги были мокрые. В голове стучала боль, а рядом шлепались о берег волны, словно приводя в движение этот молоток у меня в голове. Я перевернулся на спину и открыл глаза.

Звезды наверху в небе начали меркнуть, уступая место бледным лучам утреннего света. Я пошевелил руками и понял, что лежу на песке. В берег ударилась волна, залив мне ноги и снова отозвавшись болью в голове. Я сел, застонав от усилий, и огляделся. Я сидел на желтом песке, вытянув ноги, на самой линии прибоя. Набежавшая из полутьмы волна разбилась белой пеной, залив меня до пояса.

Выкарабкавшись наверх, подальше от надвигающегося прилива, я осторожно пощупал голову. Сквозь спутанные волосы пальцы прощупали огромную шишку над левым ухом и еще одну на самом затылке. Посмотрев на пальцы, я увидел запекшуюся кровь пополам с песком. Какое-то время посидел там на песке, сжав голову руками и пытаясь собраться с мыслями. Я, вероятно, нахожусь в Англии, в Корнуолле, и у меня – да, точно, у меня пять фунтов. Пять фунтов и абсолютно не на что опереться. Ничего себе возвращение в родные края. Меня вдруг охватил ужас, я быстро расстегнул «молнию» на кармашке для денег и достал оттуда пачку бумажек. Это была туалетная бумага, которую туда сунули вместо моих ста пятидесяти одного фунта. Дрожащими руками я перебирал листки в поисках пяти фунтов, которые эта свинья Малиган оставил, по его словам, мне. Один за другим я отделял листки туалетной бумаги и пускал их по ветру. Снова обыскал кармашек для денег. Там было пусто. Потом проверил карманы куртки. Ничего. И наконец в правом кармане брюк я их нашел. Это была жалкая тоненькая пачка сложенных бумажек, мокрых и запачканных.