Пишу эти строки после ужина с коллегами. Врачи удивляются твоему здоровью. У тебя славный ангел-хранитель, пусть он и впредь бережет твою душу, ибо тело у тебя прямо-таки в отменном порядке.

Буду рад видеть тебя гостем, но в другое время. Твой ангел тебя уберег, но прежде чем вернешься, проверься, у нас тут лихорадка, о которой я преступно умолчал. В следующий раз обязательно предупреждай, прежде чем приехать. Или даже я к тебе приеду.

P.S. Ты как-то обмолвился, что видал волка поблизости. Я бы и не вспомнил о твоих словах, если бы охотники накануне не принесли бы тревожную весть. Если соберешься гостить у меня либо просто выберешься на охоту в этих лесах, прошу, держи оружие наготове и следи за своими людьми. Думаю, это просто толки суеверной черни, которой постоянно надо чего-то бояться, особенно сейчас, чтобы забыть тяготы недавней войны. В любом случае береги себя».

* * *

На следующий же день окрестности содрогнулись от ужасного известия. Некая пастушка вывела свои стада из городка Лангонь. Как давно в лесах Меркуар не видали хищников? Седовласые старики сокрушались – до войны, задолго до войны не видали они таких борзых волков. Всякий зверь знает, что человек пахнет порохом, и его нужно сторониться.

Ни ворчливые старики, ни тщеславные юнцы не стали задаваться вопросом, отчего же хищник не напал ни на скот, ни на собак, а непременно на человека и уж тем более почему не поживился добытой едой. Есть что-то милосердное в том притуплении рассудка, которое настигает в минуту истинного ужаса. Ведь будь народ сметливей, им бы открылась та страшная правда, с которой мне приходилось жить, а именно – что Зверь жесток, насколько может быть жестока бездушная тварь.

Таково было начало душистого лета, так встретил меня солнечный июнь. Мы с сыном больше не выходили ни к озеру, ни к лесу. Резкая перемена неприятно удивила Лю. Он хмуро дулся на меня, пока мы сидели в кабинете. Мальчик брал меня за руку и подводил к окну, указывая на цветущее великолепие первого летнего месяца. Мычание призывало снять эти непонятные детскому уму запреты.

– Подожди немного, – просил я, садясь перед сыном на корточки. – Кровавый след потянется вдоль рек вниз, на юг, к морю. Зверь есть зверь, и он ведом голодом. Вот увидишь, мой мальчик. Его добыча – рыба, не люди. Видно, время от времени он ради забавы будет бросаться и на людей, богомерзкая тварь…

С глубоким вздохом я поднялся в полный рост и потянулся. Тягостное ожидание сковывало меня, но работа не ждет. Как только я вновь опустился обратно в кресло, сына охватило еще большее неистовство. Лю все играл со шторами, стучал по столу, дергал меня за рукав блузы, отбегал к окну и снова возвращался к столу. Под конец он ударил по нему так, что чернила вылились из горла золотой рыбки. Я отпрянул назад, и мальчик схватил меня за блузу и потянул с такой силой, что вызвал тот самый звук, с которым расходится ткань.

В следующий миг Лю упал на пол с обрывком моего рукава в руке.

– Тебе не больно? – сразу же метнулся я к нему.

Глаза мальчика быстро наполнились горькой влажной обидой. Он шмыгнул носом, бросил обрывок ткани мне в лицо и выбежал из кабинета прочь. Я отпустил его. Все равно никого из обитателей Святого Стефана не выпустили бы праздно шататься за пределы сада.

* * *

К 30 июня 1764 года в окрестностях Лангоня, то есть совсем недалеко от Святого Стефана, пропавших без вести заочно приписывали проклятью здешних лесов. Оттого-то ни у кого не возникло вопросов, какое же исчадие преисподней разорвало в клочья девчушку, то ли Жанну, то ли Сюзи, которая уже шла домой с тугой вязанкой хвороста за спиной.

С одной стороны, у страха глаза велики. Не было никакого проку верить на слово обезумевшим от увиденного охотникам, ведь согласно их словам, несчастную растерзали с маниакальной жестокостью, и ее внутренности разбросаны были на два туаза, не меньше.