В тот день я вышел из кабинета довольно удрученный – Лю вырвал три страницы из энциклопедии. Моя память скорее хорошая, чем плохая, и до возрастного слабоумия мне далековато, но восстановить интеллектуальным усилием содержание тех страниц я не мог никак. Стоило ли быть жестче по отношению к сыну – возможно, но я не мог.

В таком упадническом духе я прибыл обследовать или скорее следить за обследованием бледной, насмерть перепуганной шатенки-пастушки. Она заикалась, все не расставшись с тем неистовым ужасом, который настиг ее и жениха. Опершись боком о дверной косяк, я старался внимать ее спутанному рваному рассказу. На свой главный вопрос я ответа, видимо, не получу и посему направился прочь.

Едва ли не сразу, как я оставил палату, в коридоре раздалось неторопливое шарканье, заставившее меня обернуться.

– Доктор Янсен? – улыбнулся я и поклонился.

– Ваша светлость, вы нашли что-то, что смутило ваш ум в речах той уцелевшей мадемуазель? – спросил Питер.

Я скрестил руки на груди.

– Скорее, я точно понял, что вразумительного ответа на свои вопросы я не получу, – просто ответил я. – А вопросов у меня слишком много.

– Какой же больше прочих терзает вас? – спросил Питер.

Несколько секунд колебаний повисли меж нами.

– Почему Зверь не тронул ее? – наконец спросил я.

– Чудовище уже напало на юношу, который был подле. – Он озвучил довольно банальную и, казалось бы, очевидную версию. – Зверь уже не был голоден.

Нервный смешок сорвался с моих губ.

– Вот тут вы правы. – Моя голова согласно качнулась.

Питер вопросительно приподнял бровь. Я развел руками.

– Что касается Зверя – вы правы, доктор, – произнес я, указывая пальцем куда-то вверх. – Он не был голоден, это очевидно. Только вот мне сдается, что Зверь был сыт еще до нападения на несчастного юношу. Куда смотрят эти охотники – без понятия, но они не видят очевидного. Потроха остаются на полях, на радость падальщикам.

Хладнокровное и величественное спокойствие не покидало мениэра Янсена ни на мгновение. До чего же меня поразила та мягкая улыбка, которая добродушно озарила его лицо, пока я так увлеченно живописал кровавое зрелище, раскинутое едва ли не под самыми окнами Святого Стефана.

– Большая отрада, – произнес Питер, – слышать, что вы, граф Готье, говорите намного меньше, нежели вам доподлинно известно.

– Вот как? – смущенно удивился я.

– Не лишайте мою седую голову того спокойствия, которое дарят ваши слова, – продолжил Питер. – Абсолютно очевидно, что вы что-то знаете об этом Звере, чего не знает никто. Я верю, что вы, как единственный посвященный в сокрытые от меня тайны, сможете защитить Святого Стефана.

Слова ошеломили меня. Попросту не зная, что ответить, я произнес какую-то формальную заученную благодарность и, поклонившись доктору, покинул его. Мое сердце было тронуто той верой, на которую я сам никогда не был способен, но которую мой мудрый наставник высказал своим мирным и царственно спокойным голосом. Мной завладело страстное желание причаститься к той вере, ведь, как известно, и любовь, и надежду много проще питать к ближнему, нежели к самому себе.

* * *

Зверинец жил своей жизнью. Я почти не спускался в подвал.