Потому-то я и ехал с замирающим сердцем на встречу к капитану Жаку Дюамелю, чтобы от всей души предложить всяческую помощь и пособничество и, самое главное, отвадить от себя все подозрения, когда Зверь испустит дух.

* * *

Лагерь притаился на туманной опушке. Небо хмурилось и иногда роняло одинокие редкие капли. Я стоял спешившись, ожидая, когда какой-то рыжеусый драгун сыщет капитана. Наконец послышались шаги тяжелых сапог по влажной земле, и показалась здоровая фигура капитана. Дюамель был облачен в простой и неприметный сюртук, что, как по мне, казалось разумным решением. На голове не было ни шляпы, ни парика. Он был шатеном, на вид ему перевалило за четвертый, если не за пятый десяток лет, и тем не менее я не видел седины. Широкие усы и бакенбарды шли его общему образу вояки. Единственное, что отсюда выбивалось, – глаза. Они были слишком открыты, и брови располагались так высоко, что сперва я порешил, что капитан безумно удивлен увидеть меня. На это же впечатление работали и морщины на лбу.

Когда драгун представил меня, в этом не было необходимости. Я помнил Жака, мой отец охотился с ним. Мне было, кажется, около тринадцати, но уже тогда все нутро противилось охоте. Тогда мы гостили как раз в поместье семьи Дюамель, где-то под Тулузом.

Когда отец и Жак вернулись, я, полный радости от долгожданной встречи, побежал их встретить. К сожалению, вопреки окрикам, я подбежал слишком близко. И дело было вовсе не в том, что меня могла задеть лошадь своими сильными ногами, или оружие, привязанное к седлу, заехало бы мне по голове. Пока отец, загонщики и, может, сам Дюамель волновались за сохранность моего тела, мой взор поравнялся с добычей Жака. До сих пор в моей памяти стоит черный кролик со стеклянными, навсегда застывшими глазами и темной влагой у носа.

Пронзительно вскрикнув, я отпрянул прочь и, оступившись, упал наземь. Наверное, будь у меня сверстники, они бы не преминули подтрунивать над этой историей. К счастью, у меня никого не было.

Это неприятное воспоминание огорчило мое осознанное знакомство с капитаном.

– Ты возмужал, Этьен, – улыбнулся капитан. – Вот жаль Оноре не с нами! Как бы он порадовался увидеть, как ты вернулся в лоно охоты!

Это приветствие смутило меня.

– Вернулся? – переспросил я. – Когда же, дорогой Жак, я был охотником?

– До того, как стал врачом, – ответил Дюамель. – Ты родился Готье, а значит, охотником. Покуда ты не стал доказывать иную судьбу, в глазах общества ты был охотником. Более того, Этьен, – как бы ни были велики твои успехи на поприще медицины, а успехи твои настолько велики, что даже до старика Жана дошли, приди ты в высший свет, держу пари, тебя скорее спросят о силках и облавах, нежели о симптомах очередной проказы или лихорадки. Так уж сложилось – прежде всего, ты охотник.

– Прежде всего я господин и хранитель Святого Стефана, – осадил я капитана. – И раз в моих окрестностях бродит злостная шавка, это большая опасность для всех обитателей госпиталя. Так что сейчас участие в охоте – вынужденная мера, и то только из-за того, что я врач.

Дюамель отвлекся, едва я начал говорить. Такая невежливость, впрочем, не была вполне намеренной. Драгун стоял чуть поодаль от нас, ожидая, когда капитан переговорит. Вот только самому Жаку ничуть не мешало прервать наш разговор, подозвать солдата жестом и раздать приказания относительно приманки.

– На что вы ловите? – спросил я.

– Вот тут не поскупились – баранина и коза, – ответил Жак.