– Но он не слушается, – досадно признался Жан.

Эти слова поразили меня. Не столько, что Шастель действительно пытался подчинить себе местное проклятье, сколько то, что его постигла неудача. Если дух Зверя и склонится перед волей человеческой, то этим человеком точно будет Жан.

– … возможно ли его приручить? – спросил я.

Его взгляд вспыхнул инфернальным пламенем. Все это дело он вел к этому.

– Если это кому и под силу, то тебе, белоручка, – ответил Жан. – У вас с ним особые счеты.

Я бы рассмеялся в лицо кому угодно, услышь я подобное, но это говорил Шастель, разноглазый охотник, способный повелевать дикими тварями в диких скалах.

– О чем ты? – затаив дыхание, спросил я.

Впервые в моем сердце забилась вера. Отчаянная жажда того, чтобы слова Жана оказались правдой, удушающе подступила к моему горлу. Шастель должен был поделиться со мной тем знанием насчет моей связи со Зверем, которым обладал, но разноглазый не спешил. Он приглядывался ко мне, как будто все еще проверяя, я ли перед ним или какой-то самозванец.

– Рискнем, – наконец заключил Жан.

Я был весь готов внимать.

– Чем же? – осведомился я, как будто какая-либо цена, названная Шастелем, могла быть свыше того, что я готов ставить на кон.

– Я – рукой, ты – жизнью, – ответил Жан и поднялся в полный рост. – Пошли.

* * *

Мы вышли из хибары. Сейчас я боялся еще больше отстать от Жана, который быстро пересекал чащу, перешагивая через поваленные деревья.

– Не отставай, – крикнул он куда-то вперед себя, и его слова донеслись до меня гулким эхом.

Мы все глубже уходили в дремучие заросли нелюдимой чащи. Тут не было ни тропы, чтобы туда ступала нога человеческая. Когда начался крутой спуск, даже Жан, что говорить обо мне, прилагал какие-то усилия, чтобы не сорваться. Он так стремительно уходил вперед, что меня уже несколько раз обдавало холодным потом от одной мысли потерять его из виду. Обратный путь мне был не по силам, не в одиночку. Когда я с ужасом понимал, что разрыв меж нами вот-вот оставит меня одного в лесу, Шастель взбирался на камень, поваленный ствол или попросту расправлял плечи, вытягиваясь в росте еще больше. Так он будто бы выискивал нужную тропу, хотя я-то знал, что он отыщет путь, даже будь сейчас кромешная ночь и проливной ливень.

Дремучая чаща поглотила нас. Тяжелое дыхание раздирало мне грудь. Мои ноги уже дрожали от усталости, когда мы прибыли к подножию оврага. Жан оглянулся по сторонам, пока я стоял, упершись руками в колени, и переводил сбитое дыхание. Кругом ни души. Лишь при таком раскладе Жан и открыл свой тайник, скрытый тяжелым валуном, тремя бревнами и ветками, накиданными сверху. Обнажились прутья решетки, заросшие мхом и лишайником. Затаив дыхание, я вглядывался туда, во тьму, как вглядывался уже в ту беззвездную ночь в Алжире.

Но теперь по ту сторону решетки таилось не чудище, неведомое мне доныне. Там, сложив лапы, а поверх положив свою морду, томился Зверь, мой Зверь. Чудовище никак не реагировало ни на свет, ни на появление Жана, ни на меня. Скольких же сил мне стоило не прильнуть к клетке. Мое сердце разрывалось на части. Первый мой порыв – животный ужас пред уродливым богомерзким злом, которое изводило меня столько лет. Кузен клял меня, что я не желаю смерти Зверя? Никто так не желал ему смерти, как желал я. Но вместе с тем я замирал, как замирает человек, столкнувшись в природе с жестоким напоминанием о собственной ничтожности. Как замирает человек перед величественными водопадами, своим шумом пожирающими любую болтовню или крик, перед великим морем, его черными пучинами, в которых сокрыто само время, окутанное холодным тяжелым мраком вод, как замирает человек при виде звезд и комет, при виде затмений и полярного сияния.