|
Мальчик потирал глаз кулаком, но по мере того, как его взгляду попадались сладости, уже расставленные на столе, сон постепенно отходил. Трепетного прикосновения к его мягким золотым кудряшкам хватало, чтобы окончательно увериться, что это не дурной сон, не лукавое видение, не призрак. Глубокий вздох облегчения вторил тому, как я подался назад, ввалившись вглубь кресла. Сложив руки домиком, я ждал, когда нам подадут завтрак. Прежде чем поведать кузену историю мальчика, нужно было собраться с мыслями, хотя бы с тем, чтобы изложить, как было дело, не упоминая зверинец. Сразу два откровения было бы непростительной и даже жестокой расточительностью.
Кузен слушал рассказ о Саре, о том, как ее уличили в преступлении, но как дошло дело до наказания, мне был явлен божий знак. Моя торопливая манера позволила ускользнуть от расспросов Франсуа, которые, безусловно, у него возникли. И вот мы подошли к зимнему балу-маскараду и к тому, что в тот вечер она вдохнула в меня жизнь, она отворотила мою душу от преступного отчаяния. Но она исцелила мою плоть и дух. И с тех пор я проклят, причастившись однажды к той силе, которой горели ее волосы. – Кто-то в госпитале знает о том, что Лю твой сын? – спросил Франсуа. – Нет, – я качнул головой. – И узнать не должен. Такое знание не принесет никому блага. Прости, но тебе ли не знать? Франсуа горько усмехнулся и отпил горького кофе, который нам подали с засахаренными дольками апельсина с корицей.
* * * Моя голова опиралась на сложенные на карабине руки. Люди герра Хёлле наводили порядок в зверинце. Все замки и механизмы работали исправно, но тревога заставила снова перепроверить каждую петлю, каждый засов. Все лотки для еды и воды вынесли во двор шале и отмывали от крови до тех пор, пока стекающая вода не стала абсолютно чистой. После этого длинные лотки проскоблили песком и снова промыли. Подобные гигиенические меры стоило проделывать куда чаще, но сейчас известие в виде слухов о некой рыжей мадемуазель, которая искала меня на балу, вынудили действовать. Гадать, чего она хотела, – испытание не из простых. Сара не просто знала о моем зверинце, она имела над ними власть, мне недоступную. Я терялся в догадках и, тяжело вздохнув, провел по своему лицу. Пока проделывались эти приготовления, все звери вели себя мирно, за исключением, разумеется, остервенелого дурного выродка. Он грыз зубами, ладно бы прутья! Он взялся за стены. Ужасаясь силе его челюстей, я был свидетелем того, как уродливая пасть вновь и вновь бьется, вгрызается в камень. Когда с его рта начала капать кровавая слюна, я просто в отвращении отвел взгляд. Рисковать людьми, а уж тем более своей жизнью ради этой особи я не был готов. А даже если и рискнул бы – я был бессилен перед людскими безумствами, что уж говорить о безумии зверя? Зверь есть зверь. … Франсуа остался на неделю и вызвал большую радость, попросив обследовать его. Такая честь была приятной неожиданностью. Кузен еще с детства казался мне существом, уму которого чужды даже волнения о собственном здоровье. Как часто он сидел у моей кровати, пока рядом на столике дымилась нетронутая тарелка лукового супа. По сути дел, Франсуа и был моим врачом, оттого нынче и была особая гордость принять его пациентом в Святом Стефане. Роли сменились, и я находил в этом зеркальном отражении порядка вещей стройность чудесного узора. Было бы удивительно, если бы тело знаменитого своими ратными подвигами Франсуа де Ботерна не было бы исполосовано рваными шрамами и ожогами. Старые ранения затягивались, но великодушно оставляли напоминания о себе. Впрочем, внешние следы тяжкой службы были видны невооруженным глазом, а обследование подразумевало взгляд иного порядка. Кузен сидел ко мне спиной, оголенный по пояс, и я слушал его легкие, ровно ли бьется его сердце. – Говоришь, куда пришлась дробь? – спросил я. |
