– Но ты изменился. Даже слишком.

Франсуа провел рукой по усам и глубоко вздохнул.

– Было бы странно, – продолжил я, – если бы на тебе не сказалось твое ремесло. Твои подвиги дошли даже до здешней глуши.

– Только не об этом, хорошо? – просил кузен, переведя на меня хмурый взгляд.

– Прости, – кивнул я.

Цокнув, Франсуа закинул голову к небу. Дальше разговор не шел. Далекое золото звезд мягко светило. Незаметно тихой черной тенью к нам пробрался Алжир. Кот пристроился на широких перилах и пристально смотрел на гостя медовыми глазами. Пушистый хвост беззвучно бился.

– И ты меня прости, – произнес Франсуа.

Его слова неожиданно нарушили воцарившуюся тишину. Старая горечь хоть и была жива в моем сердце, теперь не имела надо мной никакой власти.

– Оставим прошлое в прошлом, – предложил я.

– Аминь, – кивнул кузен.

Кажется, только сейчас в его поле зрения попался черный кот. Франсуа протянул к нему руку, и животное дало себя погладить. Золотые глаза прикрылись, раздалось тихое мурчание.

– Это Алжир, – сказал я.

Кузен поднял на меня недоумевающий взгляд. Очевидно, его смутили мои слова, а затем и позабавили.

– Вот как? Алжир, говоришь? – переспросил Франсуа.

Я кивнул, прикрывая от усталости веки. Эта ночь была такая отрадная и мягкая, что даже сам Господь Бог не заставил бы ночевать под крышей. Мы вынесли два гамака и натянули их на крыльце шале. Сон не шел ни мне, ни кузену. Купол небосвода сиял драгоценной россыпью созвездий. Томная древность ночного неба безмолвно шептала откровения вечности, и все земное внимало, затаив дыхание.

* * *

Утро ласково щекотало тонкие веки золотым светом. Занималась благодатная заря. На груди лежал тяжелый Алжир и тихонько мурлыкал. Стоило мне шевельнуться, как кот слабо вонзил когти в грудь, коварно выпущенные из мягких лап, продев жилет и сорочку насквозь. Шикнув, я погладил кота по голове, потрепал за ухом и постарался осторожно отнять его когти от себя.

Гамаки располагались на крыльце таким образом, что отсюда было видно, даже не поднимая головы, как отдыхается моему кузену. Франсуа, верно, спать на открытом воздухе было уже привычней, нежели в доме. Брови сурово свелись, а руки обхватывали самого себя.

– Спасибо, – едва слышно шептал я. – Если бы не ты, Франс, где бы мы были? Не знаю. Мне не было места дома, и именно твой смелый поступок, пускай и жестокий, дал мне потерять, но обрести намного больше. И жестокость-то твоя не из злости ко мне, но от любви. Мщение твое благословенно. Я проклинал тебя, со всей злобой, на которую только была способна моя душа. Я хотел уничтожить тебя, ввергнуть в ту пучину, в ту бездну, которая обрушилась на меня. Должно быть, моя злая воля все же обрушила на тебя тот ад, который ты пережил там, за океаном. Боже, как я был жесток к тебе… И твоего доброго сердца хватило, чтобы приехать ко мне? Боже, Франс, есть ли прегрешения, которые твоя добрая душа не сможет простить?

Все то время бормотания, все больше напоминающее молитву, мои руки проводили по черной спине и голове Алжира. Кот довольно щурился, иногда выпуская свои когти.

Вдалеке раздавались шаги из сада. Кого-то уже несло в этот чудный час. Спешное шарканье все приближалось, пока в поле зрения не оказалась девчушка, что прислуживала в Святом Стефане. Еще до ее приближения я поднес указательный палец к губам, призывая к молчанию.

Служанка оправила передник и прибрала выпавшую прядь под косынку. Отдав молчаливый поклон, она удалилась, оставив нас. В самом госпитале были приготовлены покои, которые ничуть не уступали бы гостеприимству и удобствами усадьбам и замкам именитых родов.