Однако надежды тех, кто видел в погребении императрицы и ее сына признак того, что в Египте теперь все наладится, угасли, так как вскоре Анхесенамон разрешилась от бремени мертворожденной дочерью. Придворные наблюдали за ее страданиями с понимающими улыбками.

– Царская кровь слишком жидкая, – перешептывались они. – Ее мать рожала Египту одних дочерей, и она тоже недостаточно плодовита, чтобы родить сына. Боги утомились от этого немужественного, изнеженного рода.

Многие тайком следили за Хоремхебом, когда он бывал во дворце. Царский посланник был хорош собой, мужествен и талантлив, среди детей и стариков он казался единственным человеком действия, но в жизни Малкатты, все более благополучной и размеренной, политика считалась не самой занимательной темой, и вскоре люди принялись обсуждать более легкие и приятные вещи.

Хоремхеб, казалось, очень добродушно воспринимал свое зависимое положение. Когда он не был занят своими прямыми обязанностями царского посланника, его можно было встретить в палате писцов собрания или в казармах. Эйе с радостью освободил бы его от командования личной стражей фараона, если бы осмелился; но он понимал, что, поскольку боги теперь снова обретают могущество, доводы, с помощью которых он однажды взял верх над Хоремхебом, с каждым проходящим годом становятся все менее убедительными. Эйе признавал в глубине души, что боится этого человека. Хотя Египет получил в лице Тутанхамона молодого фараона, которого все одобряли, тем не менее в стране произошли глубокие изменения по сравнению со славными временами Осириса Аменхотепа, когда фараон был непостижим в своей божественности, когда за строгими правилами протокола стоял истинно правящий бог – не важно, какие у него были человеческие слабости, – и он был непогрешим. Но прошло время, и Египет был наказан фараоном, который показал себя не только заблуждающимся, но и в высшей степени преступным человеком, против которого ополчились сами боги и чья болезненная подверженность ошибкам сделалась очевидной даже самому последнему нищему крестьянину.

Лишившись однажды своей традиционной неуязвимости, фараон утратил ореол неприкосновенности. Разве один из правителей Египта уже не умер от рук убийцы? Нельзя, – размышлял Эйе, заканчивая повседневные дела, – чтобы фараон утратил свою божественность. Его божественность теперь облечена плотью, а каждый знает, что плоть после удара ножом кровоточит. Никто не знает этого лучше, чем Хоремхеб. Какую цель преследует он в своих честолюбивых мечтах? Снится ли ему двойная корона, или он просто хочет, чтобы Египет снова стал могущественной империей? Если второе, тогда он будет терпелив, и Тутанхамону нечего страшиться, но если его цель – корона, тогда он просто выжидает своего часа, чтобы нанести удар, и если он не откажется от своих намерений, я буду бессилен предотвратить трагедию.

Позже в этом же году Эйе получил свиток из Ахетатона. Он развернул его и рассеянно прочел, но потом вдруг будто прирос к месту, потрясенный его содержанием.

«Она умерла, – говорилось в свитке. – Я проснулся однажды утром рядом с ее остывшим телом. Я похоронил ее в скалах. Я покинул северный дворец, взяв с собой только свои личные вещи. Долгой жизни тебе и счастья, регент». На свитке была подпись: «Тутмос, скульптор». Эйе уронил свиток на стол, вместе с тихим звуком упавшего папируса на Эйе нахлынул поток воспоминаний. Вот Нефертити-ребенок, она сидит голенькая у ног Тии в саду в жаркий летний день в Ахмине, у нее в ручках дешевые бусы, ее испуганные темные глаза вопрошающе обращены к нему, когда он зовет ее. Он не знал, почему эта незначительная сцена так ярко сохранилась в его памяти. Вот Нефертити с надутым видом пытается затеять ссору с Мутноджимет, которая никогда не поддавалась на ее провокации. Вот она возвышается над головами своих поклонников, холодная и прекрасная в солнечной короне, на ее оранжевых губах играет легкая улыбка.