Второму пока еще живому преследователю, не повезло полной мерой и, притом, дважды. Несмотря на раздробленный таз и почти оторванные ноги, он не умер сразу, а умереть быстро с такими ранами было бы благом, и даже не потерял сознания. Оставаться в рассудке было гораздо хуже, чем умереть.

Внутреннее кровотечение наверняка было обильнейшим. Кожа на лице у наемника приобрела землистый серый оттенок, и даже голову он не мог держать ровно — судорога все время заворачивала ее на сторону. Но искореженный металл и камни так стиснули разорванное тело, что никакие жгуты были не нужны.

Дядя Рувим остановился перед изломанным противником и заглянул ему в лицо.

— Ты слышал, что я спрашивал у твоего товарища? — профессор говорил на английском.

— Да… — выдохнул раненый. — Слышал… Лучше убей меня сразу… Я знаю не больше него.

— И не сомневайся, — пообещал профессор серьезно. — Убью. Обещаю. Но только тогда, когда ты расскажешь мне то, что мне нужно знать. Иначе — оставлю тебя умирать. Пока тебя найдут дружки, мухи успеют сожрать твои веки, высосут глаза и ты изжаришься на камнях. Ответишь — умрешь быстро. Перспектива понятна?

— Да.

— Будешь говорить?

— Да.

— Имя?

— Курт Нойфер.

— Немец?

— Я австриец.

— Наемник?

— Да.

— Кто нанимал?

— Я не знаю. Киннер говорил правду. Нас нанимали анонимно. Звонили всегда разные люди, но, похоже, что работали мы на одного и того же заказчика.

Он застонал, и глаза его на миг закатились.

— Мне нечего добавить. Я прошу тебя, как солдат солдата — избавь меня от мучений.

— Вы убили моих ребят, — сказал Рувим чужим голосом. — Вы расстреляли людей, которые занимались самым мирным делом на свете. Просто так убили. Даже не интересуясь, зачем их надо уничтожить. И после этого ты просишь о милосердии? Так?

— Это работа, — выдохнул раненый. — Пойми, старик, это просто работа. Я бывший солдат, теперь патрульный в Граце. Трое детей. Четыре штуки евро в месяц — и это все. Здесь — двадцать пять штук за неделю. В армии меня учили убивать. И мне платят за то, что я делаю, а не за вопросы. В нашем ремесле всегда так. Хочешь жить — не задавай вопросов. Все скажут тебе одно и то же…

— Это я понимаю, — кивнул профессор, подбирая валяющуюся на камнях рацию. — Но, боюсь, что посочувствовать не могу. Когда люди за деньги убивают других людей, мне их не жаль. Тебе не следовало соглашаться на эту работу, Курт. Это ошибка. И ее уже не исправить. Твой «уоки-токи»?

— Да.

— Хорошая игрушка, но кодированная… Связь каждый час?

— Каждые два.

— Прямо как на курорте. Ну, и правильно, чего нас бояться? Мы люди мирные. Кусаем только тогда, когда страшно и в угол загнали. Последний сеанс был давно?

— Перед тем, как вы на нас напали.

— Минут пятнадцать, значит. Тоже неплохо. Какой код рации, солдат?

— Три-пять-один-четыре…

— Ну, вот, хоть какая-то от тебя польза…

Наклонившись, дядя махнул рукой перед лицом раненого, легко, словно хотел согнать с того муху, а австриец почему-то тут же уронил голову на грудь и засвистел, словно сквозняк в дверном проеме.

Кац отвернулся от умирающего, вытирая лезвие заскорузлой тряпкой, которая еще день назад была носовым платком.

— Ну? Что нашла, девочка моя? — спросил он, как ни в чем не бывало.