— А кто же убил его на самом деле?

— Тайная ложа клириков-отступников, которые хотели избавиться от архитектора. Наверное, он слишком много говорил. Кроме того, этот человек в кресле-каталке был недостаточно изворотлив и очень опасен для этих людей. В любом случае, у него была та же каинова печать на предплечье, что и у капюшонника в соборе.

— Я знаю, крест, перечеркнутый наискось.

— Ты знаешь? — Ульрих удивленно посмотрел на Афру. Потом взял ее за руку. Им нужно было опасаться, что их разговор подслушают нежелательные свидетели. Поэтому они пошли на берег реки и немного прошли вниз по течению. — Откуда ты знаешь об этом? — повторил Ульрих свой вопрос.

Афра уверенно улыбнулась.

— Это долгая история, — ответила она, глядя на медленно несущую свои воды реку. Афра все говорила и говорила о своей сумасшедшей поездке сначала в Зальцбург, потом в Венецию, где избежала чумы и откуда уехала Гизелой Кухлер, она рассказала все, что узнала об отступниках — сначала в Венеции, затем в монастыре Монтекассино.

Многое из того, что она говорила, звучало настолько неправдоподобно, что Ульрих останавливался и смотрел Афре в глаза, чтобы удостовериться в том, что она действительно говорит правду.

— А где пергамент сейчас? — спросил он, когда Афра закончила свой рассказ.

Ее недоверие к Ульриху все еще не исчезло до конца. Поэтому она, не глядя на него, ответила:

— В безопасном месте. — И незаметно для Ульриха проверила корсаж. Потом сказала:

— Я долгое время считала, что ты тоже был одним из отступников и у тебя тоже есть эта каинова печать на предплечье.

Внезапно Ульрих остановился. Было видно, что с ним творится. И, закатывая правый рукав, он тихо сказал:

— Так ты думала, что моя любовь к тебе, вся моя страсть были наигранными, что все было из-за презренного металла?

Афра не ответила. Ей было стыдно, и она отвернулась, когда Ульрих протянул ей обнаженную по локоть руку. Наконец Афра взглянула ему в лицо и увидела, что в глазах у него стояли слезы.

— Я кажусь себе очень подлой, — запинаясь, сказала она, — мне хотелось бы, чтобы все повернулось иначе. Но этот проклятый пергамент сделал меня другим человеком. Он разрушил все.

— Глупости. Ты та же, что и раньше, и все так же достойна любви.

Слова Ульриха подействовали успокаивающе на ее измученную душу. Но все же Афра не могла его поцеловать, хотя в данный момент не желала ничего больше.

И пока она терзалась мыслями и проклинала саму себя за то, что не могла прыгнуть выше собственной головы, Ульрих вернул ее к действительности.

— Ты смогла разузнать, какое отношение это имеет к пергаменту? О чем идет речь в этом CONSTITUTUM CONSTANTINI? Я не решился наводить справки, чтобы не навлечь на себя еще больше подозрений.

Афра как раз хотела рассказать о том, что узнала прошлой ночью, когда Ульрих фон Энзинген перебил ее и схватил за руку.

— Вон, смотри, человек в черном плаще! — Он кивнул головой в направлении церкви. — Говорят, что мне мерещатся призраки, но с тех пор, как я приехал в Констанцу, я чувствую, что нахожусь под постоянным наблюдением каких-то темных личностей.

Афра незаметно следила за тем человеком издалека, не спуская с него взгляда. Повернувшись к Ульриху, она спросила:

— А что ты вообще делаешь в Констанце? Только не говори, что искал меня.