Пускай интеллигентишки щеголяют законами, а нам это ни к чему. Мы буржуйских законов не знаем и знать не хотим.

Малиновский говорил резко, раздраженно, словно мучала его мысль, что сам он не в силах выучить свой урок, и вот приходится пользоваться чужими подсказками.

Крыленко понял его и поэтому не рассердился, сказал только:

- Владимир Ильич считает иначе...

Малиновский замолчал, по лицу его прошла тень, он быстро сказал:

- Ну, может быть, может быть... Я, наверно, не прав...

Он бросил взгляд на часы, вскочил, заторопился.

Как лидера фракции, его пригласил на какое-то совещание заместитель председателя Думы князь Волконский.

Роман подтрунивал над собой, что вот, дескать, приходится все же осваивать буржуйский опыт для пользы рабочего класса, чертыхнулся в сердцах, но ушел за ширму переодеваться.

Вскоре он появился в сюртуке, в белоснежно крахмальной сорочке, в надраенных модных штиблетах.

И первый захохотал, довольный эффектом.

- Смотри не перепутай коньяк с шампанским, - пошутил Крыленко и тут же согнал улыбку с лица. - Ну а мы, товарищи, за работу. Время, время... Глаза слипались от усталости, кружилась голова. - Давай, Егорыч, пройдемся еще раз по тексту запроса.

Седобородый швейцар лишь мельком взглянул на пропуск и благосклонно кивнул: лицо Крыленко ему уже примелькалось.

Для того чтобы попасть в Таврический дворец на места для публики, нужно было получить специальный пропуск от какого-нибудь депутата на день, на неделю или на месяц. Пропуска были безымянные, поэтому документы никто не спрашивал. Да если бы и спросили, Крыленко показал бы отличнейший паспорт, изготовленный по всем правилам полицейского искусства.

Дневное заседание уже началось. Стараясь не шуметь и не наступать на ноги сидящим, он с трудом пробрался - галереи забиты публикой до отказа на свое излюбленное место в первом ряду, которое берегла для него пришедшая раньше Елена Федоровна Розмирович. С этой молодой женщиной, за плечами которой уже было почти десять лет партийного стажа, Крыленко познакомился всего два месяца назад.

В партийной переписке она была то Евгенией, то Таней. А "в миру", в разговорах, в общении с товарищами, Галиной. Ее прислал сюда Ленин, доверив первейший по важности' пост секретаря Русского бюро ЦК.

Того бюро, которое фактически было штабом на передовой.

Спустя какое-то время к этому посту прибавился еще один: секретаря думской фракции большевиков.

Она вела переписку с избирателями, ведала всей документацией и протоколами.

Работа свела их, Галину и Абрама, сдружила, спаяла накрепко. И надолго.

...На трибуне паясничал известный всей России мракобес Марков-второй. Он звался вторым, потому что был в Думе еще один Марков, ничем не примечательный тишайший человечек, подавленный тем, что был он однофамильцем знаменитого черносотенца.

Огромный, рыхлый, с толстым приплюснутым носом и сальными зализанными волосами, "второй" сотрясал стены своим исполинским басом, брызгая слюной и стуча по трибуне волосатыми кулаками.

- Для кого, господа хорошие, вы требуете свободы? Для фанатиков и безумцев?.. Ха, свободу им подавай, ишь чего захотели! А государство, по-вашему, будет равнодушно взирать, как это стадо посягает на все, что дорого каждому порядочному человеку?

Председатель Думы Родзянко величественно восседал в золоченом кресле, прикрыв глаза и поглаживая массивную цепь, блестевшую на его груди. На правых скамьях, там, где сидели махровые реакционеры, неистово аплодировали после каждой фразы своего кумира.

- Балаган! - шепнула Розмирович.

Крыленко уточнил:

- Кровавый балаган... Ты посмотри только на это чудовище!

Марков вошел в роль. Вскинув руку с оттопыренным указательным пальцем и прищурив глаз, он "прицеливался" то в одного рабочего депутата, то в другого:

- Ага!.