- Это недостойно русского патриота! - Тщедушный человечек, стоя на крыше броневика, повторял, как заклинание: - Недостойно! Недостойно! Надо воевать до полной победы союзников!..

- Вы говорите, как Керенский! - раздался голос из толпы.

Молодой поручик, забравшийся на броневик вслед за ним, пытался доказать, что самое лучшее, пока положение не прояснится, - соблюдать нейтралитет.

- Что нам, солдатам, до всей это свалки политических партий?.. - Он говорил спокойно и веско. Хорошо отработанная актерская "задушевность" располагала к нему изверившуюся, уставшую от посул и призывов солдатскую массу. - Страшно русскому убивать своих же русских братьев. Давайте отойдем в сторону и подождем, пока политики закончат драться друг с другом.

Его проводили аплодисментами. "Правильно говорит", - рассудительно сказал кто-то рядом.

Крыленко протиснулся к самому центру. Он заметил знакомое лицо Джона Рида, дружески помахал ему издали рукой.

- Разрешите и мне сказать слово, - обратился он к офицеру, стоявшему возле броневика; тот был распорядителем митинга.

Офицер узнал его.

- Не надо, прапорщик... Мы сами разберемся.

Без вас.

Но и солдаты узнали Крыленко. Один, изловчившись, вспрыгнул на капот, крикнул:

- Товарищи! Здесь товарищ Крыленко, нарком по военным делам. Он хочет говорить.

Толпа загудела.

Не дожидаясь, пока утихнет волнение, Крыленко, к которому сразу же протянулось множество рук, забрался на броневик.

- Товарищи солдаты! - крикнул он с такой силой, что возбужденный гул двухтысячной толпы разом утих.

Он откашлялся, но хрип не проходил. Впрочем, все уже привыкли к хриплым ораторам: на многочисленных митингах в эти трудные дни мудрено было не сорвать го"ос. - Мне незачем напоминать вам, что я солдат.

Мне незачем говорить вам, что я хочу мира. Но я должен сказать вам, что большевистская партия, которой вы помогли совершить рабочую и солдатскую революцию, обещала предложить мир всем народам. Сегодня это обещание исполнено... - Он переждал аплодисменты. - Вас уговаривают остаться нейтральными в тот момент, когда в нас стреляют на улицах и ведут Керенского на Петроград. Совет Народных Комиссаров - это ваше правительство. Вы хозяева положения. Великая Россия принадлежит вам. Подумайте хорошенько, согласитесь ли вы отдать ее обратно?

Крыленко кончил речь и сразу почувствовал, как подкашиваются ноги. Голова закружилась. Он пошатнулся и чуть не упал. Сотни рук поддержали его. Голос его снова обрел силу.

- Времени митинговать больше нет. Час выбора настал. Кто за Керенского - направо! За Советы - налево!

Толкаясь, наступая друг другу на ноги, солдаты ринулись влево. Под мрачными сводами манежа гулко тарахтели моторы броневиков.

- В Смольный, - чуть слышно прошептал Крыленко, обхватив спину ожидавшего его у входа мотоциклиста. Больше всего он боялся заснуть на ходу.

Холодный ветер, бивший в лицо, быстро прогнал усталость.

На ступеньках Смольного его встретил пожилой конвоир, которого он оставил в швейцарской часа полтора назад. Лицо его выражало растерянность и испуг.

- Гоц сбежал, - виновато сказал он. - Ума не приложу, как это случилось...

Сбежал один - поймали другого. Красногвардеец, который доставил его в Смольный, стал торопливо докладывать:

- Задержан в штабе Петроградского военного округа... Там в шкафу штабные бланки лежат, так он возле этого шкафа все вертелся. Очень подозрительный малый. Стали проверять документы, а он вдруг как заплачет, трясется весь: не убивайте, кричит, у меня есть важное сообщение. Ну и решили, значит, его сюда доставить, товарищ нарком. Для разбору...

На табуретке, согнувшись, трясся мелкой дрожью юноша лет семнадцати. На его худые плечи была накинута шинель.

- Ваше имя? - спросил Крыленко.

- Зелинский Евгений, - всхлипнул арестованный.