Кобеко грустно покачал головой:

Вероятно, осилю, ты прав. Да не умею менять привязанности. У каждого из нас своя физика. Твоя физика ядро, я окончательно это понял. Моя — та, которую мы вместе когда-то начинали. Ей не изменю.

5. Не собираетесь ли вы взорвать земной шар!

В мире происходили перемены, они не могли не отозваться на научных исследованиях. Газеты еще сообщали о бегстве ученых из Германии, но это уже были единичные случаи, — все, кто не мог примириться с фашизмом, либо были за границей, либо сидели в концлагерях. Зато вее больше публиковалось сообщений, что иссякает приток ученых в Германию; туда отказывались ездить на конференции и симпозиумы, не выпрашивали командировок в немецкие университеты. Стало известно о выпаде ректора Геттингентского университета Гильберта против нацистов. Министр просвещения Бернгард Руст сказал на банкете Гильберту: «Наши враги кричат за рубежом, что ваш знаменитый Геттингентский университет ослаб вследствие изгнания профессоров, враждебных Гитлеру. Это ведь вранье, не так ли?» И величайший математик Германии громко, чтобы все услышали, отозвался: «Конечно, вранье, господин министр. Наш знаменитый Геттингентский университет не ослаб, а погиб!»

А в Советский Союз увеличивался приток гостей. В стране отменили карточную систему, продовольственные трудности первой пятилетки остались позади. Все повторяли слова, звучавшие как лозунг: «Жить стало легче, жить стало веселее». Сам создатель современной теории атома Нильс Бор с женой Маргрет захотел посмотреть на советские центры физики, где видное место заняли его ученики. В поездке по стране его сопровождал Френкель, он вез Бора из институтов в колхозы, из Академии наук — в колонию беспризорников. «Великолепно! У нас ничего похожего нет!» — взволнованно твердил Бор. Он похвалил высоковольтные установки Физтеха, пришел в восторг от исследований Алиханова.

В 1936 году в Москву на первое Менделеевское чтение приехали известные ученые из-за рубежа.

Среди гостей были Фредерик и Ирен Жолио-Кюри.

Жолио был тот же, что три года назад, когда впервые появился в Ленинграде, и совершенно иной. Внешне он не переменился моложавый, худощавый, приветливый, порывистый. Внутренне — повзрослел на десять лет. Тогда, три года назад, он лишь талантливо начинал в науке: кое-что сделал, еще больше сделает — такое было впечатление. В прошлом году его и Ирен отметили Нобелевской премией за открытие искусственной радиоактивности. Это было уже всемирное признание. И он не забыл, что слава пришла к нему после блистательного успеха в Ленинграде, после сокрушительного провала в Брюсселе. Он здесь среди друзей, подчеркивал он, научная молодежь советской физики сегодня, возможно, восприимчивей всех в мире к новым идеям. Да и какая это молодежь? Может быть, лишь по возрасту, но не по значению работ. Он побывал в ФИАНе в Москве, посетил Ленинградский Физтех, потом объявил корреспондентам советских газет:

«В области физики и химии атомного ядра, в вопросах строения атома за последние два года Советский Союз выдвинул плеяду талантливых исследователей. Если научно-исследовательская работа в вашей стране будет продолжаться с той же быстротой, то уже через несколько лет советская научная продукция займет передовое место в науке»

Его спрашивали о практическом значении искусственной радиоактивности, открытой им и Ирен, он отвечал с вызовом, что последствия открытия непредвидимы, среди них есть и благоприятные и ужасные. Это было зловещее пророчество, он впервые высказал его в прошлом году в нобелевской речи, сейчас с еще большей силой повторил в Москве. Звучным, с металлическим оттенком голосом трибуна, а не лабораторного ученого, он так закончил свой доклад на Менделеевском чтении:

— Исследователи, конструируя элементы по своему желанию, смогут осуществить ядерные реакции взрывного характера, настоящие цепные химические реакции.