Одну из легенд Померанчук услышал скоро. Кто-то сказал, что Яшу не просто приняли на работу, а выторговали из Механобра в обмен на насос. Померанчук спросил друга, правда ли это. Тот захохотал. Обмена на насос не было, все совершилось гораздо прозаичней. Померанчук пожимал плечами — «проза» мало чем уступала легенде! Яша после школы окончил курсы при Механобре, институте обогащения руд, получал стипендию, обязался проработать положенное время. Однажды курсантам устроили экскурсию в «Химфизику». И в лаборатории Рогинского, вместо того чтобы восхищаться показанными им научными исследованиями, Яша высказал свое мнение, как вести эксперимент. Идеи, хоть и неверные, но яркие, так заинтересовали химфизиков — они тогда были в системе Физтеха, — что Иоффе написал письмо директору Механобра с просьбой отпустить к ним удивительного лаборанта. Переговоры затянулись. Яша в эти недели сидел на двух стульях — ночную и вечернюю смены отрабатывал в Механобре, а днем бегал к химфизикам.

В прошлом году, двадцати двух лет, он с блеском защитил кандидатскую диссертацию по теории адсорбции и с головой погрузился в новую увлекательную область — окисление азота при горении. Померанчука в жизни интересовала одна наука, ко всему остальному он был равнодушен. Он делился своими поисками и находками с Зельдовичем. Яша находил остроумные ходы в путаницах вычислений, подавал дельные советы. Год назад он посоветовал Померанчуку стажироваться в Харькове у Ландау. Померанчук сдал Ландау тяжелейший теоретический минимум, много превышающий обычный вузовский объем знаний, и вместе с ним и еще одним харьковчанином, Ахиезером, написал статью о сталкивающихся квантах света, она должна была появиться в «Нейчур».

Было поздно, в обычных учреждениях давно погасли огни. Зельдович был, конечно, в лаборатории. Невысокий, быстрый, он, увидя приятеля, радостно замахал густо исписанными листочками. Нет ничего повседневней пламени, но до чего же мало исследован процесс горения! Теория его разработана так скудно, что надо создавать ее почти заново, вот послушай!

Померанчук рассеянно кивал. Зельдович удивился. Померанчук всегда превосходно слушал. Он, как камертон на удар, резонировал на каждую мысль. Он весь как бы сам звучал в ответ. Он заряжался идеями собеседника, наэлектризовывался ими и сам заставлял собеседника приходить в умственное напряжение, потому что слушал с напряжением. Разговор с ним был творческим действием, а не сухим обменом информацией. Сегодня он воспринимал сведения, а не загорался. Это было невероятно!

— Что-нибудь случилось? — Зельдович придвинул очки ближе к глазам, чтобы лучше видеть друга.

— Нет, ничего, мне только надо решить, где работать.

И он объяснил, что возможностей много. Преподавать в университете? Определиться в Физтех аспирантом к Френкелю? Поехать в Моевку в ФИАН? Или в Харьков к Ландау?

— Только к Ландау! Я это советовал раньше, советую и теперь. Дау теоретик широкий, у него можно заниматься всеми вопросами теоретической физики.

Померанчуку тоже казалось, что лучше ехать к Ландау. Он хотел лишь подтверждения, что не ошибается. Зельдович возвратился к листочкам с расчетами. Померанчук вставлял реплики, соглашался, спорил — то наклонялся к листочкам, непрерывно поправляя сползающие очки, то откидывался, смотря поверх них.