— Замечательно! — Кобеко завернул кусок побольше в бумагу. — Это Жене Степановой, если не возражаете. — Степанова недавно принесла в Физтех истощенную трехлетнюю девочку, родители которой погибли от голода, и весь институт, отрывая крохи от пайков, старался спасти девочку. — А это мне. — Разрезав кусок пополам, он кинул одну половину в рот, другую отложил. Рейнов молча следил за его движениями. Кобеко весело сказал: — Не гляди так жадно, все равно не дам — это жене.

Оба стали соединять детали прогибографа. Прибор понемногу превращался в прочную конструкцию, она должна была работать в ветер и мороз, в снегопад и обрастая льдом. На дворе стемнело. Физики зажгли масляную коптилку. В кабинет вошел красноармеец и сказал, что машина пришла. Рейнов с сомнением посмотрел на прибор — не остаться ли на ночь? Имеются кое-какие недоделки. Кобеко подтолкнул его к дверям. В Смольном на ужин давали по черпаку каши, таким добром не пренебрегают.

— Я сам исправлю ночью все недоделки. Утром обеспечь из Смольного машину, повезем демонстрировать изобретение.

Баранов покинул институт засветло, но уже стемнело, когда он подходил к Московскому вокзалу. До дома было еще не близко, но ему захотелось повидать профессора Вериго — у него он проходил свой аспирантский стаж. Вериго жил на улице Восстания, недалеко от Знаменской церкви. Баранов часто бывал у него на квартире и с опаской вспоминал огромную, похожую на зал комнату. И в хорошие годы здесь было холодновато, в эту же зиму вряд ли теплей, чем на улице. Не замерз ли учитель? Баранов успокаивал себя — профессор крепче дуба, несокрушимей скалы! На четвертом десятке лет прыгал с парашютом, столько раз поднимался на Эльбрус, карабкается по кручам, как горный козел. Крупный ученый, специалист по космическим лучам — всему можно учиться у него: и науке, и спорту, и человеческому благородству, и тонкой воспитанности, и дружелюбной вежливости…

Все же Баранов постучал в дверь с беспокойством. Послышались шаркающие шаги, знакомый, но очень усталый голос спросил, кто пришел.

— Я, Александр Брониславович, Баранов!

— Ты, Сережа? Вот не ожидал!

Вериго впустил ученика, шел впереди, показывая дорогу. Баранов, пораженный, остановился на пороге. В большой комнате на стенах нарос лед, углы затянуло инеем. Посередине профессор устроил горный бивак — раскинул небольшой шатер, на нем — для утепления — шубы, ковры, меховые куртки, даже лыжные брюки.

Внутри шатра стояли койка, стол, табуретка, на столе — стопочка книг. Светила маленькая лампочка, питавший ее аккумулятор был упрятан под столом. Вериго сел на койку, Баранов — на табуретку. Профессор был в двух свитерах, голову обмотал шалью, прилаженной так аккуратно, что она казалась пушистым чепцом. Он похудел, но больным не выглядел: железное здоровье не отказало даже в эти страшные дни.

— Вот так и живу, — сказал он с удовлетворением. — Утеплился, осветился. Все же полсотни лет, пора и об удобствах позаботиться. Прости, что сразу не открыл. Поговаривают, одиноких грабят. Ну, с одним справлюсь, даже от двух отобьюсь, а если их трое? — Он вгляделся в ученика, покачал головой: — Не радуешь, Сережа. Очень подался. Не падаешь?

— Стараюсь не падать. Хожу в Физтех помаленьку…

— Темы интересные?

— Оборонные. Трудно — голова варит не очень…

— И у нас оборонная тема. — Вериго вздохнул. — Малость простудился, неделю не был в Радиевом институте. Думаю, справляются, дело-то налаженное. Ты не слыхал? Делаем светосоставы!

И он с увлечением стал рассказывать, как от них потребовали светящихся красок, чтобы артиллеристы, летчики, водители машин и в условиях затемнения могли видеть свои приборы.