Сегодня я попробую убить антилопу и показать им, как обжаривать целую тушу. Но у них ничего не получится, пока они не найдут кремень, из сколов которого можно делать ножи. Думаю, что надо отвести их в такое место, где его можно обнаружить. У вас есть что‑нибудь на примете?

– Поедем искать на джипе,‑ответил Холмъярд.‑Вы правы. Если даже они научатся делать инструменты и посуду, у них нет сырья.

– Но почему вы не выбрали группу, что располагается рядом с выходами кремня?

– Главным образом, потому, что Горовиц нашел этих созданий именно здесь. Мы, ученые, как и прочие, привыкли двигаться по накатанной колее и не думаем о будущем. Кроме того, мы не имели представления, что эти животные... м‑м‑м, люди, если они заслуживают такого определения,‑обладают такими способностями.

К Кэрмоди подошла Туту, держа в руке кузнечика размерами с полевую мышь.

– Это...

– Это кузнечик,‑ответил Кэрмоди.

– Ты гореть... огонь.

– Да. Я разжигаю огонь. Но не горю. Я жарю на на огне.

– Ты жарить на огне,‑повторила она.‑Ты давать мне. Я есть, ты есть.

– Она уже освоила два предлога... мне кажется,‑произнес Кэрмоди.

– Джон, к чему этот пиджин‑инглиш?‑сказал Холмъярд.‑Почему надо избегать временных категорий и падежей, сводить к минимуму личные местоимения?

– Потому что в этом нет необходимости,‑ответил Кэрмоди.‑Многие языки, как вы знаете, обходятся без настоящего времени. Более того, в современном английском прослеживается тенденция опускать его в разговоре, а я могу только предполагать, как развитие пойдет дальше.

Учу же я их языку низших классов, поскольку думаю, что речь неграмотных возобладает. Вы же знаете, с каким трудом преподаватели в наших школах устраняют из лексики учащихся жаргон лифтеров.

– Ладно,‑сказал Холмъярд,‑в общем‑то это неважно. Насколько я понимаю, горовицы не имеют представления об отличиях. Слава Богу, что вы не обучаете их латыни!

– Слушайте!‑воскликнул Кэрмоди.‑Об этом я и не подумал! Почему бы и нет? Если горовицы когда‑нибудь станут достаточно цивилизованными, чтобы совершать межзвездные путешествия, то, где бы они ни оказались, всегда смогут общаться со священнослужителями.

– Кэрмоди!

Тот хмыкнул.

– Я вас просто поддразниваю, доктор. Но мне пришла в голову серьезная мысль. Если и остальные группы проявят такие же способности, почему бы не обучать каждую из них другому языку? Хотя бы в виде эксперимента? Эта группа будет представлять индоевропейскую ветвь, другая‑китайско‑тибетскую, кто‑то освоит диалекты американских индейцев, а другие‑наречия банту. И будет интересно проследить, как разовьется каждая из них в социальном, технологическом и философском смысле. Повторит ли земной путь развития своего прототипа? Повлияет ли определенный тип языка на восхождение его носителей к вершинам цивилизации?

– Заманчивая идея,‑согласился Холмъярд.‑Но я против. У разумных существ и без того достаточно барьеров на пути взаимопонимания, чтобы еще воздвигать искусственные в виде разных языков. Нет, я все же думаю, что всем им необходимо освоить английский. Единый язык будет хотя бы единственным общим элементом. Хотя одному Богу известно, как быстро он начнет распадаться на отдельные диалекты.

– Я научу их птичьему английскому,‑сказал Кэрмоди.

В качестве одной из первых задач, которые он поставил перед собой, Кэрмоди решил внушить Туту обобщенное понятие «дерево». Она уже взялась обучать своих сверстников тому, что усвоила сама, и, ткнув пальцем в сторону тополя, сказала: "Дерево! Но, показав на другой тополь, замолчала и удивленно уставилась на Кэрмоди. Тот понял, что, хотя в данный момент она воспринимает этот тополь тоже как дерево, для нее это понятие связано со строго определенным деревом.