Далеко позади, как в прошлом веке, остался Олег Михайлович со своей конторой, вымпелами и планами проходки скважин, их промывки и обмывки.

Сватов тогда про него просто забыл и приехал в Уть лишь на третий день вместе с Сашей, на его машине, груженной прекрасным облицовочным кирпичом. Правда, не обернутым в бумажку, так как загружали машину прямо из печи.

Ужас, охвативший Виктора Аркадьевича, когда он, подъезжая к деревне, услышал знакомое трио, с заметно подсевшими голосами, но все еще достаточно крепкое, — этот ужас не поддается описанию.

Скважину обмывали уже третий день. Не только сами хозяева: подкатили зять с невесткой на мотоцикле, поочередно наведывались соседи — испить водицы, которая все текла, все текла, «как тая песня», все бежала, постепенно набирая «скус».

Гости менялись, и только Олег Михайлович с дядей Костей, как он теперь величал Константина Павловича, держали оборону.

— Неудобно получается, — сконфузился водитель Саша, который был в курсе всех дел, — человека на три дня от дома оторвали…

Но Сватов был настроен иначе.

Быстро оценив обстановку, он попытался бережно принять баян из рук Олега Михайловича.

— Где это вы отсутствуете? — спросил отставной майор возмущенно, но не выпуская инструмента.

Виктор Аркадьевич все-таки отнял баян и водрузил его на шкаф. А самого танкиста подвел к грузовику, одной рукой поддерживая за плечи, а другой за шиворот. Подсадил к высокой кабине.

— Куда вы меня отправляете? — Олег Михайлович пытался протестовать. — Люди здесь славные… Не успеваешь привыкнуть, как тебя отрывают. Куда вы меня выталкиваете? — И потом, хватаясь за спасительное: — А пласт кто промывать будет? А наряды закрывать? А бабки кто подбивать должен?

Константин Павлович, вышедший проводить гостя, стоял поодаль, но, почувствовав вдруг в тоне Олега Михайловича излишнюю игривость, выдвинулся вперед:

— Бабок ты не трожь. Знамо что…

Горы строительных материалов таяли буквально на глазах, зато дом с верандами, с гаражом и баней уже светился свежими бревнами и досками, уже стройнел четко, как фломастером, разграфленными пилонами из красного кирпича; Алик с бригадой уже подбирались к самому коньку косой, на прибалтийский манер, крыши.

Сватов специально подъезжал к своим владениям проселком, а не новой дорогой, чтобы, вынырнув из-за пригорка, сразу окинуть постройки хозяйским взглядом. Вид их вызывал в его душе необычный подъем и какую-то необъяснимую грусть…

Впрочем, отчего же необъяснимую?

Сватов по натуре был человеком творческим. И, добиваясь осуществления замысла, он, естественно, испытывал опустошенность и обычно приходящую следом грусть — от ощущения незначительности свершенного перед невообразимым множеством грядущих жизненных преодолений.

Сельские — и ближние и дальние соседи Виктора Аркадьевича — приходили на его участок часто, придирчиво все осматривали, выспрашивали о непонятном. Пояснения давали Анна Васильевна с Константином Павловичем, разумеется, не без важности. Затягивались смотрины надолго, гости покачивали головами, шумно вздыхали, вслух дивились тому, куда это только повернула нынче жизнь. Мужики вспоминали прошлое, особенно про войну, про то невиданное, что пришлось им встретить в чужих землях и что неожиданно теперь придвинулось в самую Уть. Но недовольства, тем более зависти, строительный успех Сватова ни у кого не вызывал. Здесь сказалось общее понимание того, что только благодаря новому хозяину одна за другой стали совершаться перемены и во всей Ути. Сразу после наезда в деревню начальства и киносъемочной группы вырос у реки палаточный городок, понаехали парни и девчата в студенческой защитной форме, загудели машины, застучали топоры и молотки, поздними вечерами заполыхали костры и зазвучали не совсем понятные местным людям песни.