|
Клочок неухоженной земли, поросшей бурьяном, был для него бельмом в глазу. Геннадий, я это знал, и в своей городской квартире не мог, не умел работать за письменным столом, если у него не прибрано даже на кухне. Порядок мысли, вообще работы, по его представлениям, должен был поддерживаться порядком вокруг. Творить в хаосе он считал неприличным. Кроме того, сорняк с отмежеванной территории неизбежно бы распространялся, сводя на нет любые старания по наведению порядка на участке вокруг дома.
Кроме того, по убеждению доцента, несколько соток «образцового» запустения попросту развращают окружающих. — Неужели они не понимают? — возмущался он. — Неужели не ощущают связи? И вспоминал поразившие однажды его воображение бетонные столбики на совхозных лугах — словно специально кем-то в ожесточении сокрушенные; кладбище техники за конторой, где искореженные комбайны, косилки и прочий инвентарь, сваленные в первозданном хаосе, напоминали ему каких-то искалеченных доисторических чудовищ; совхозное поле, земля которого ничего не родит. — А чего ей родить? — поддерживала и разделяла его возмущения соседка. — С войны, считай, навоза не видела эта земля. С чего и взяться-то, когда дела никому нет… Говорила тебе, не надо б городить, — ворчала Анна Васильевна. — Самому не нужно — мы бы засеяли, мы бы и собрали. Еще бы кабанчика завели, глядишь, и тебе была б шкварка… Земля для нее с Константином Павловичем была средством существования, источником всех благ и, пожалуй, даже главным смыслом всей жизни. Но Федька плевать хотел на весь этот смысл. Повстречав Геннадия у конторы, он спросил, не скрывая недоумения: — А что ее, и впрямь мало? Вона сколько землищи! Попробуй перемолоти… И озабоченно вздохнул, всем своим видом показывая, как не просто ему, Федьке, совхозные гектары «перемолачивать»…
Тут к месту вспомнить недавний случай. Стоим мы с Дубровиным, в недалеком прошлом главным инженером вычислительного центра, на краю картофельного поля. Дело после дождя. И ведем, поглядывая на поле, с ним спор. Примитивно спорим, «на бутылку». Я ему говорю, что картофель на поле уже убран. А он утверждает, что нет. И указывает на то, что после дождя поле от вымытых картофелин белым-бело. Разрешает наш спор не ЭВМ с математическими методами анализа, которые мой приятель селу поставлял, а совхозный бригадир Федор Архипович, появившийся весьма кстати. Он-то, из-под руки глянув, сразу и компетентно наши сомнения разрешил: — Знамо, убрана картофля. Потом, уже за закуской, которую Федор Архипович, подчеркнуто самостоятельный, с нами разделил, мы порасспрашивали его, нельзя ли людей на поле пустить, чтобы они продукт этот бесценный, называемый вторым хлебом, цена на который, впрочем, на столичном рынке иной раз не хлеб — колбасу перетягивает, нельзя ли крестьян пустить, чтобы они его подобрали. И в дело применили, хотя бы на условиях фифти-фифти — половина себе, половина — колхозу. А Федор Архипович, на закуску не налегавший, до конца нам все разъяснил. Никак, мол, нельзя. Никаких фифти-мигли. Потому что даровой картофель людей развращает. И усложняет ими руководство, так как лишает его, Федора Архиповича, основных рычагов: дать коня на личный участок под картофель или не дать. А здесь-то, мол, и без коня собрать можно. После комбайна… Выслушав это разъяснение, Дубровин заговорил о кибернетике и АСУ. — Даже поверхностного знакомства с механизмом отчетности и планирования в сельском хозяйстве, — говорил он, а Федор Архипович согласно кивал, — достаточно, чтобы понять — она субъективна. А машина, даже самая «умная», объективна. |
