Все здесь было покойно: в воздухе мирно порхали большие бабочки, жужжали средь цветов собирающие нектар пчелы, табуны лошадей выходили на водопои к озерам, два прекрасных единорога, столь же белых, как тонкое облачко, бежали среди цветов, а небо здесь было не тем бесконечно возвышенным, глубоким, недосягаемым и потому таким влекущим и волнующим – нет – небо здесь было совсем иным: особенно близким, словно бы прильнувшим в нежном поцелуе к земле, такое небо может быть только во сне; казалось, стоит протянуть руку и можно уже коснуться и обнять белые облачка, подпрыгнуть и уже дотянуться до самой вершины, до самого купола. И все вокруг было таким же близким, светлым. И более того чем дальше шли они по тропе тем светлее все вокруг становилось. Синебородый Сиавир, который так не разу и не снял своего шлема, посмеивался:

– Кот ученый подшутил над вами! Здесь все дороги ведут ко дворцу прекрасной Авины, здесь невозможно заблудиться. Коту просто нужна была компания вот он и задержал вас до нашего прихода. Ха–ха!

Тут однако надо сказать что кот ученый при расставании сделал очень ценный подарок – скатерть самобранку. Теперь им не надо было думать о еде. На Лукоморье, правда, они обходились и без скатерти – вокруг на ветвях, на кустах и из земли росло множество всяких плодов. Раз, на их дороге встала печка, которая говорила человеческим голосом и предлагала попробовать пирожков…

… Ещё несколько часов блаженного, сладкого сна. Дорога ведущая среди милых образов…

Вокруг них колыхалась, кажущаяся бесконечной березовая роща – это были вечно юные березки. Нежная кора их была бела, а зеленовато–небесные кроны столь густы, что походили на застывшие недвижимо облака. Кое где меж березок стояли осины со стволами более темными…

И тут Оля воскликнула – словно солнце всей своей лаской землю объяло:

– Алешенька, посмотри на это чудо… Посмотри только…

Алеша в растерянности огляделся, и вот что увидел: солнце поднималось из облачного покрывала и лучи его бежали, все приближаясь, по березам. Словно светлый дождь падал из близкого неба к Лукоморью. Все ближе–ближе… Там где лучи обвивали березки, кроны их вспыхивали каким–то неземным, лазурным и зеленым цветом, вспыхивали ослепительной белизной и стволы, и переливчатыми живыми золотистыми вкраплениями меж ними загорались стволы осинок. И по всему лесу бежал шепот, или тихое пение. И вот уже весь лес сияет, весь белый–белый, наполненный светом; казалось – до света можно дотронуться, он, волшебными лебедиными стягами, витал меж деревьев.

Алёша тихо улыбнулся, ничего не сказал… Среди сияющего царствия жизни, на него больно было глядеть – щеки ввалились больше прежнего; в глазах – страшная усталость, мука. Ведь он всё это боролся с постоянно накатывающимися приступами злобы; несколько раз поддавался, и тогда берёзки, возле которых проходили они темнели, сгибались – Алёша скрежетал зубами, и выкрикивал:

– Простите меня!.. Молю вас – пожалуйста, пожалуйста – простите…

И, спустя несколько мгновений, уже вновь приходилось ему вступать в борьбу с медальоном – вновь скрежетал зубами, изгибался. Среди счастливого пения слышались его болезненные стоны, Оля, сама бледная, сама на тень похожая, всё хотела обнять, обласкать его, светом своим возродить, а он, безумец, то диким, бешеным вскриком отгонял её, то со страстной мольбой призывал – она подходила, а он отдёргивался, и в глазах его клокотала тьма…

– Скоро–скоро уже подбадривал и их и себя Дубрав…

Вскоре сияющий лес расступился и пред ними предстало широкое озеро.