Изменить размер шрифта - +
Ты будешь развивать разум наших детей, чтобы они задавались самыми возвышенными философскими вопросами, а я научу их любить каждого человека, кем бы он ни был, воспринимая его как творение Божье. Ты расскажешь им о платонизме, а я – о каббале. Ты сможешь научить их итальянскому и латыни, а я – арабскому и древнееврейскому. Утром ты будешь вверять их Богородице, а вечером я буду укладывать их спать и читать молитву моего отца.

– Есфирь, твои слова удивительны, но какой священник или раввин согласится поженить нас, ведь у нас разные религии?

– Тогда мне придется креститься, только и всего… если нет другого выхода.

Джованни с нежностью посмотрел на нее.

– Нет, любовь моя, лучше я соглашусь на обрезание. Твой народ слишком много страдал, и я не хочу, чтобы ты отказалась от веры предков. И вообще… разве Иисус не был обрезанным евреем?

Есфирь рассмеялась и крепче прижалась к Джованни.

– Как только Жорж уедет, я поговорю с твоим отцом и попрошу твоей руки, если ты не против.

– Уверена, что он согласится, но вначале я расскажу ему о своих чувствах…

Жорж простился со всеми и последовал за Малеком, который отвел его к вожатому каравана, идущего в Оран. Оттуда француз собирался отплыть кораблем в Тулон, а уже из Тулона – в Дюнкерк. При благоприятных условиях он должен был попасть домой меньше чем через месяц. Жорж обещал написать Джованни, когда наконец увидит своих родных и близких.

Как только друг уехал, Джованни сосредоточился на том, что скажет Елизару.

На следующее утро юноша увидел, как старик в одиночестве размышляет под фиговым деревом, и решил, что лучшего времени для признания не найти.

– Можно мне поговорить с вами о чем‑то очень важном или лучше подождать?

– Садись, мой мальчик. Я тебя слушаю.

– Елизар, я попал в ваш дом рабом, которому вы великодушно даровали свободу. Вот уже больше двух месяцев вы обращаетесь со мной как с сыном, и я очень этим тронут и горжусь.

Джованни едва сдерживал дрожь, у него перехватило дыхание.

– Я лучше узнал вас, – продолжил он, – и узнал вашу дочь. Постепенно я привязался к ней, да так, что не могу представить без нее свою жизнь. Я – не еврей и не уроженец Алжира. Я не богат, и у меня нет положения в обществе. Я могу предложить ей только искреннее сердце и пытливый разум, ищущий истину. Елизар, я люблю вашу дочь, люблю больше жизни и хочу сделать ее счастливой. Вы согласны отдать мне ее в жены?

Взволнованный, Джованни опустил взгляд. Старик неторопливо погладил бороду, не проронив ни слова. Затем сказал:

– Есфирь говорила мне о вашей любви, да я и сам ее заметил. Я ответил, что считаю свою дочь способной принять решение самостоятельно. С моими слугами не обращаются как с рабами, и моя любимая дочь вольна жить так, как захочет.

Джованни удивил подобный ответ. Он помешкал несколько минут, а затем робко спросил:

– Но у вас есть возражения против нашего брака?

– Я молился Господу… и вижу, что ваша любовь крепка и искренна.

Джованни облегченно вздохнул.

– Но я уже сказал Есфирь, что различие в вероисповедании может помешать.

Джованни замер.

– Так как вас воспитывали в разных религиозных традициях, вы не сможете вступить в брак ни в церкви, ни в синагоге.

– Увы, я прекрасно это понимаю. И потому сказал Есфирь, что приму иудаизм.

– Да, она мне говорила, но это невозможно. Нельзя менять религию только потому, что решил жениться, – произнес Елизар твердо. – Моя дочь родилась еврейкой и ею останется. Ты родился христианином и всегда будешь христианином. У каждой веры свое величие, и нельзя пытаться это изменить. В каббале есть один образ, который я иногда использую, чтобы подчеркнуть многообразие религий: говорят, что Господь послал человечеству свет своего откровения в глиняном сосуде.

Быстрый переход