Все прочие люди и животные, натыкаясь на расставленные пауком сети, острые как бритва, обычно на месте умирали от потери крови… и тогда по стебелькам и листочкам кустарников спускалось притаившееся в ожидании этого мгновения крошечное насекомое, которое будет долго, жадно пить свежую кровь, раздуваясь, как мех от вина, и из желтого превращаться в пурпурное.
Обычные люди радовались тому, что паучок водится только на Барахских островах, черные же маги — огорчались. Для многих заклинаний и обрядов требовалась нить желтого паука, и волшебникам приходилось выкладывать за обладание ею огромные деньги. Но платили они не скупясь, не жалея, не торгуясь.
Ай-Берек вооружился алмазом, отшлифованным и обработанным специальными растворами. Поднес его к открытой коробочке. Увеличивая изображение предметов, алмаз давал возможность увидеть и крошечный моток паутины, из которого торчал кончик. За этот кончик миниатюрными щипчиками и ухватил паучью нить колдун. Потом взял заранее приготовленную иголку, вдел щипцами паутину в ушко. Произнеся короткое заклинание, вонзил острие иглы себе в палец. Проткнул его насквозь, пропуская в рану вслед за иглой и паучью нить.
Вызвав в мозгу образ усмиряемого раба, Ай-Берек выговорил его имя — Конан, а вслед за ним несколько слов, звучащих как скрежет когтей по металлу. На последнем слове паутинка, смоченная кровью волшебника, скрючилась, как волос над пламенем. Вот и все. Дело сделано. Приказание сатрапа выполнено. Презренный раб, этот дикарь, теперь в полной его, Ай-Берека, власти.
Когда смолк последний дерущий слух звук заклинания и невидимая паутина словно обуглилась, Конан вскочил с кучи гнилой соломы наваленной в темнице, где его держали. Сердце пронзила неожиданно острая боль. Повинуясь безотчетному чувству, он вскинул голову, и ему показалось, что с потолочного перекрытия спускается огромная сеть — темнее мглы тюремной камеры. Он выбросил перед собой руки, и тут на него навалилось тяжелое дремотное отупение. Последним, что воспринял взор киммерийца, было яркое, до рези в глазах, сияющее хитросплетение тончайших желтых нитей. И мир померк, погрузился в сон. Сон без проблесков жизни, без времени и пространства…
Заклятие с Конана Ай-Берек снимал только тогда, когда пленника выталкивали на арену, вкладывали в руки его собственный меч и оставляли один на один с другим гладиатором. Или гладиаторами. И варвару не оставалось ничего другого, как биться насмерть — в противном случае ему пришлось бы поменять колдовское забытье на полное, вечное небытие. И едва бой оканчивался, маг Ай-Берек вновь возвращал прежние чары. Колдун крепко держал нить паутины, в которой увяз строптивый раб…
Когда пелена дурмана впервые покинула мозг Конана, киммериец увидел вокруг себя желтый песок; казалось бы, только что он понуро сидел в своем подземном узилище, размышляя о новом побеге, и вот — на нем вдруг почему-то надето боевое облачение, а в руке сжат знакомый обоюдоострый меч. Гул толпы врывается в уши; подняв голову, северянин понял, откуда он исходит: гудел заполненный людьми амфитеатр, в котором проводятся гладиаторские бои. И он, Конан, стоит в центре арены.
Напротив себя варвар увидел человека — в четырех шагах от него подпрыгивал, взбивая босыми ногами песок, словно исполняя некий диковинный танец, очень высокий и очень худой негр, вооруженный деревянным щитом и тонким длинным копьем. Киммериец не успел ни удивиться внезапно проявившейся реальности, ни осознать, что происходило и происходит с ним, ни что бы то ни было вспомнить. Не успел — ибо негр неожиданно разразился боевым кличем и прыгнул в его сторону, одновременно выбрасывая копье, нацеленное в голову киммерийца.
Мышцы и рефлексы не подвели Конана: рука с мечом взметнулась сама по себе, и стальной клинок отклонил смертоносный полет костяного наконечника копья. Противник, не добившись успеха внезапным выпадом, тут же отступил обратно, восстановив первоначальную дистанцию между ними, и принялся кружить вокруг варвара. |