Одними из последних места для зрителей заняли мужчина и женщина… хотя женщин на представление на допускали — вход разрешался только мужчинам.

Служитель, впускающий посетителей и собирающий плату за вход, не смог скрыть удивления, когда перед ним предстали двое одинаково высоких людей, с ног до головы закутанных в бесформенные белоснежные одеяния, с замотанными белой материей лицами, так что свободными оставались лишь глаза.

— О! — воскликнул он.— Вижу, времена и впрямь меняются, как вещают уличные оракулы. Уже и жрецы Неизвестного снизошли до мирских утех!

По одеждам, по иероглифической надписи на одном из языков, известных лишь узкому кругу посвященных, что была черной нитью вышита на рукавах, по висящим на шее амулетам, представляющим залитый прозрачной смолой человеческий глаз,— по всем этим признакам служитель признал в пришедших жрецов странного бога из странного монастыря, расположенного у подножия гор, в десяти лигах к западу от Вага-рана.

Но служитель находился на этой должности недавно и не знал, что жрецы посещают каждый гладиаторский бой, ни разу не пропустив ни одного кровавого представления.

Откуда пришли основатели этого монастыря, размерами и устройством больше напоминающего небольшой и очень старый город-крепость, почему обосновались именно здесь, какому богу или богам поклоняются с редкостной для нынешних времен неистовостью — было неведомо.

Никто из посторонних в обитель не допускался, никто и никогда не видел лиц белых жрецов, то и дело заявляющихся в город к наступлению полудня и только в солнечные дни, и никто не знал, какая причина заставляет их праздно шататься по улицам до наступления темноты. Про монастырь и его обитателей ходили разные, в основном — устрашающие слухи. Сатрапы, наследующие или захватывающие престол, не связывались с исправно платящим дань монастырем, ибо всегда боязно, если не знаешь, с какими силами придется иметь дело.

Служитель не только удивился появлению жрецов Неизвестного (жрецы Неизвестного — именно так в городе прозвали членов загадочного братства), но и растерялся.

Он не должен допускать на трибуны женщин, а тут поди разберись, к какому полу принадлежат эти создания с глазом на веревке… Может, и не люди вовсе? Но хоть и пугали служителя жрецы своей таинственностью, своими жуткими амулетами — чувство долга все же пересилило.

— Я вам вот что скажу.— Он постарался придать голосу как можно больше твердости.— Я уважаю обычаи всяких там чужих богов. Но — я на службе. Меня выгонят, если что не так. В лучшем случае, придется ходить с протянутой рукой. Так что, коли хотите пройти на трибуны, снимите платки, или… в общем, я должен увериться, что вы — не женского племени.

Вдобавок к сказанному служитель развел руками, жестикуляцией показывая, что рад бы по-другому, но и вы меня поймите.

Из длинного, полностью скрывающего кисть рукава выглянула ладонь одного из жрецов — по виду все-таки мужская. Разжались пальцы. Десять золотых монет против двух требующихся за вход, насчитал на ней наметанный глаз служителя. Горсть желтых кружочков соблазняла обещанием всех тех удовольствий, что покупаются за деньги. Теперь чувству долга в душе служителя пришлось бороться с алчностью. И первое продержалось недолго.

— Ладно.— Служитель огляделся по сторонам и перешел на шепот.— Не буду ущемлять ваших религиозных чувств. Идите себе. Только это… В случае чего — скажите, что прошли через другой вход. Ладно?

Две монеты со звоном упали в кожаный кошель на бедре служителя, а восемь нырнули за пазуху.

Таким образом женщина в жреческой одежде проникла на трибуны. Теперь она сидела рядом со своим спутником в точно такой же белоснежной хламиде и нашептывала ему на ухо:

— Говорят, этот человек поднял угасший было интерес к боям настолько, что и плату за вход увеличили вдвое, и представления проходят чаще, а люди раз за разом заполняют все зрительские места до отказа.