|
Вдобавок к десятку торчащих из его туловища стрел впивались все новые и новые, всаживаемые почти в упор. Конан держался в седле взметнувшегося животного — он ждал, куда начнет заваливать погибающего жеребца. Копыта передних ног стали приближаться к земле, киммериец изготовился,— и внезапно конь — до последнего выдоха преданный варвару друг, уже не живой, но еще не мертвый, совершил предсмертный и такой необходимый его хозяину прыжок вперед. Оттолкнувшись от лошадиного крупа, Конан с выхваченным мечом оказался на земле у самых ног вагаранских лучников. Те попытались отбежать хоть на несколько шагов, чтобы выиграть время для натягивания тетивы, но молниеносно вскочивший черноволосый варвар гигантского роста не дал им ни одного шанса. Теперь, в ближнем бою, уже он стал хозяином положения, и не сумевшие использовать вовремя свое преимущество лучники один за другим издавали предсмертные вопли.
Четверо добрались до лагеря вагаранцев и вступили в рукопашную схватку с отборными лучниками и вытащившими сабли воинами — подоспевшими к лучникам на подмогу, теми, что ждали своего часа, окружив шатер с сатрапам Хашидом внутри. Одна из четырех преодолевших изначально разделявшее противоборствующие отряды расстояние лошадей упала замертво уже среди хорайских отрядов. Слетевший с ее крупа всадник, туранец Агхмет, обрушился своим огромным телом на ближайшего из воинов Хашида, одновременно придавливая того к земле и всаживая клинок в живот. Но подняться Агхмет так и не смог: в последний миг вагаранец выхватил и выставил перед собой кинжал, пришедшийся прямо в сердце его врагу… Конан продвигался к шатру, оставляя позади себя изуродованные тела. Кровь, покрывавшая его с ног до головы, была не только хорайской — ему-таки досталось несколько сабельных ударов. Однако эти удары оказались не из тех, что могут остановить рассвирепевшего киммерийца. Рядом с собой Конан услышал перекрывающий лязг стали и вопли вагранцев знакомый голос: — Грязный хорайский скот! Я добрался до вас! Дети свиней, жрущие дерьмо и запивающие его мочой! Холуи Хашида, главаря ублюдков, сына блудливой ослицы! Слышишь, Хашид, я иду к тебе! На изящном зингарском скакуне сквозь вражеские ряды прорубался высокий и ослепительно красивый юноша с перекошенным от злобы лицом. Звали его Пайтар, и был он хорайцем. Его семью, одну из самых знатных и богатых в Вагаране, вырезали подосланные Хашидом наемные убийцы прямо в родовом дворце. Отец Пайтара имел неосторожность не любить сатрапа и везде и всегда с усмешкой отзывался о нем. Хашид такого не прощал. Лишь чудом Пайтару и его сестре удалось сбежать в ту ночь из отчего дома и выбраться из города. С тех пор юношей владело лишь одно желание: отомстить. Для того и завербовался он в армию Баруха — чтобы сталь его меча пропиталась кровью ненавистных подданных Хашида, а из черепа сатрапа сделать плевательницу. — С коня! — закричал Конан Пайтару.— Спрыгивай! В такой толчее оставаться в седле, когда конь почти стоит на месте, крайне неразумно и опасно. Юноше не хватало боевого опыта, хотя самоотверженности было не занимать. Пайтар не услышал своего десятника. Со спины своего скакуна он продолжал обрушивать на вагаранские головы меч и осыпать их проклятиями. Сначала он пропустил удар саблей в ногу, затем — в спину, и наконец брошенный кем-то кинжал вошел ему в подреберье. Пайтар выронил оружие и впился слабеющими пальцами в луку седла. Ему оставалось прожить до следующего взмаха хорайской сабли. Тускнеющим взором он обвел все вокруг; увидел вблизи себя Конана, живого и истребляющего собак Хашида одного за другим, улыбнулся и, собрав в кулак волю, выкрикнул: — Конан! Убей их всех! Убей Хашида! За отца… Пайтар почувствовал, как в него входит холодное железо и выходит из тела жизнь… Киммериец услышал юношу и увидел, как тот погиб. Но десятник армии Шема не видел и не знал, что почти одновременно с Пайтаром не стало еще двух его воинов: по горной тропе, той, по которой привел киммериец свою десятку, вскоре после начала атаки поднялся хорайский дозор из пяти человек. |
