— Неизвестно. Пытались узнать, жестами объясняться, но — увы. То ли не понимает, о чем ее спрашивают, то ли молчит из дикарского упрямства.

— Так, глядишь, и умрет безымянной.

Ни шах, ни сатрап не знали, что настоящая амазонка никогда ни одному мужчине не откроет своего имени. Назвать имя значит в какой-то степени признать равенство с низшим полом. А позорнее этого — лишь самой быть мужчиной…

Плетку, свитую из конского волоса, венчал, утяжеляя, и делал грозным оружием набалдашник из буланой стали с четырьмя острыми гранями. Описав широкий круг, этот четырехгранник, раскрученный рукой чернобородого казака, помчался, со свистом рассекая воздух, чтобы пробить женскую голову.

Широко расставив ноги, женщина-воин присела и выставила над собой меч. Плеточный набалдашник не попал в голову, но казак, едва завидев свой промах, рванул рукоять плетки вниз; по змееподобному телу его оружия прошла волна, а булатный наконечник опять летел вперед, нацелившись в голову противницы. Он ударился о меч, которым амазонка прикрывала себя, послав во все стороны чистый, даже веселый звон. Скорость изменившей направление удара плети значительно уступала первоначальной, да и казак не мог теперь молниеносно вернуть к себе оружие. И женщина воспользовалась этим. Запястье ее руки, держащей меч, совершило несколько кругообразных движений, и — конец плетки вместе с жестоким набалдашником оказался намотанным на клинок. Амазонка резко дернула руку на себя, острое лезвие ее оружия впилось в конский волос и разрезало его. Плеть лишилась нескольких дюймов длины и булатного устрашения.

Казак выругался. Да, с этой бабой придется повозиться.

— Я бы отдала несколько лет своей жизни за то, чтобы эта женщина победила,— тихо проговорила спутница Веллаха. По ее дрожащему голосу Веллах понял, что она плачет.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу,— прошептал он.

Усеченная плеть, описывая невероятные зигзаги над головой воина из запорожских степей, уходила вниз, забирала вбок и неожиданно выстреливала, выжигая рубцы на смуглой женской коже, обдирала до крови. Но сбить женщину с ног чернобородому не удавалось. А очень хотелось. «Ладно,— думал казак,— пока все нормально. Еще немного, и я ее подсеку». Вдруг амазонка отчаянно бросилась на него, выставив меч перед собой.

— Й-э-э-х! — взлетел над ареной выкрик, и плетеный конский волос опутал женские ноги, обрушивая амазонку на песок. Рукоять плетки вылетела из ладони казака. Да и пес с ней! Ни к чему теперь.

Сорванная с пояса булава легла в руку гладиатору. Чернобородый сделал шаг к поверженной противнице, взмахивая укрепленной на массивной длинной рукояти шарообразной головкой. Один, ну от силы два удара — и все будет кончено. Начнется месяц беззаботной житухи.

Низвергнувшуюся булаву встретил клинок. Рука, что его сжимала, была не столь сильной, как та, что наносила удар, но разящее железо чуть замедлило свой полет, и женщина успела, извернувшись на песке, уйти от бугристой головки булавы. Смертоносное оружие вошло в песок рядом с ее черными как вороново крыло волосами. Но и меч отлетел далеко от владелицы.

И тут амазонка сделала то, до чего никогда бы не додумался мужчина-боец. Она, рывком приподнявшись, впилась зубами в волосатую конечность, держащую оружие. Казак взвыл, вздернул прокушенную руку, отпустил булаву.

По-прежнему опутанными ногами женщина влепила сочный удар в наиболее чувствительное место противостоящего ей воина, да и всего мужского пола. Чернобородый согнулся от боли пополам. Женские руки ухватили его за льняную рубаху и рванули книзу. Воин завалился на песок рядом с воительницей… И больше ничего не успел сделать, потому что острые ногти тонких хватких пальчиков воткнулись ему в глаза, безжалостно вырывая их из глазниц.

С жутким воем казак вскочил, слепо заметался па арене, прижимая ладони к лицу; из-под них на бороду и грудь стекала кровь.