— Что творится на белом свете! Тебе, мой дорогой брат, нельзя сегодня ходить по городу. Чудовище, о котором ты любезно поведал мне, в любой миг может выскочить из… из… из, скажем, кустов. Оставайся у меня, пока не проедут по улицам и не объявят, что страшилище поймано. Сей же момент я велю позвать моих наложниц, они будут забавлять нас танцами и любовью. Оставайся! Мои головорезы никого и близко не подпустят.
— Если ты настаиваешь, брат, то с превеликой радостью,— сказал Махар, довольный тем, что не пришлось самому обращаться с просьбой приютить и уберечь его.
— Вах-вах-вах,— снова схватился за голову ювелир-домосед,— я совсем забыл о вине! Оно же могло нагреться!
Глава четырнадцатая
Старик Кумарандж, сторож при покойницкой, запер двери ледника, присел на лавку и сделал то, о чем мечтал весь этот жаркий день: он откупорил бутылочку дешевого, кисловатого, но восхитительно холодного винца, которая с утра дожидалась своего времени среди громадных глыб льда и заиндевевших мертвецов.
Нынче был урожайный для покойницкой день: аж пять трупов доставила стража во владения Кумаранджа — двое погибли на арене во время сегодняшних гладиаторских боев, один охотник заблудился в песках и умер под лучами палящего солнца, маленькая девочка подавилась за обедом костью, и какой-то нищий старикашка отбросил копыта под забором пивной. Итого — Кумарандж старательно загибал пальцы — на леднике отдыхают двенадцать мертвяков…
Впрочем, одного из гладиаторов можно смело считать за двух: огромный, мерзавец, тяжеленный, даже места ему не хватило, и его бездыханным соседям пришлось малость потесниться. Ну ничего, завтра их всех отвезут за городскую стену, свалят в яму, засыплют известью и закопают, и тогда уже будет не важно, кем ты был при жизни — ханом или попрошайкой с площади.
Кумарандж сделал щедрый глоток прямо из горлышка и умиротворенно прислонился к сырой стене.
Хорошо, что жара спала, ночь обещает быть тихой спокойной и прохладной.
* * *
Доски из немедийского бука походили на кожу ветерана, проведшего отпущенные ему годы в боевых походах: грубые, шершавые, истыканные, изрезанные ножами и кинжалами, пропитавшиеся вином. Уперевшись в доски локтями, утопив в ладонях лицо, за столом в караульном помещении сидел Яссин, начальник стражи Юго-Восточных ворот. Из караулки только что выбежал капитан роты гвардейцев, что была прислана для укрепления охраны в связи с переполохом, учиненным в городе сбежавшим гладиатором. Капитан объявил, что вплоть до особого приказания здесь уполномочен командовать он, чему начальник стражи ничуть не огорчился — меньше ответственности, меньше хлопот, больше возможности посидеть в караулке, погрузившись в свои мысли. А капитан попался деятельный: убегает, прибегает, кого-то куда-то отсылает, без конца меняет расстановку сил, бредит какими-то идиотскими идеями о заманивании беглеца в ловушку…
Тип из новой военной поросли Вагарана: напыщенный щеголь, интриган, делающий стремительную карьеру или стараниями родственников, или угождая как только можно, ничем не чураясь, влиятельным вельможам. На уме, конечно, лишь чины, деньги и разнузданные развлечения. А как воин — тьфу, пустое место, даром что капитан. Похоже, и умен-то не шибко…
Да-а, думалось Яссину, измельчал народ. Вырождается на глазах. Город зажрался, питаясь, как стервятник падалью, откупными кусками, что оставляют бесконечные торговые караваны. А ведь он, Яссин, когда-то считал, что ему повезло родиться в Вагаране, стоящем на пересечении караванных троп, где бедняки бедны только из-за своей чудовищной лени, но даже в своей нищете богаче, чем их собратья в иных местах. Где люди образованные и возвышенные. Где ты спокоен за детей, зная, что им не придется нуждаться, воевать, скитаться… Но вот пришло прозрение: вокруг снуют не более чем двуногие твари, озабоченные мелкими, никчемными интересами. |