|
Или перевербовать. А ты сделай из ничего – убежденного диссидента. Изгоя. Вот это будет шедевр... Это ведь тоже искусство, мой милый, – высшее искусство. Найди самого способного среди них, самого амбициозного, подающего надежды, отпусти вожжи – пусть поверит в себя, пусть начнет строить планы, а потом прижми как следует... Обложи со всех сторон, не давай развернуться, цепляйся ко всему... пусть уйдет из института, пусть вылетит с работы, пусть живет в дерьме... А он гордый, а он не может смириться, а ему хочется. И начинает он рыпаться, кричать, бить себя в грудь, как это у них, у обезьянок, принято, и отовсюду его видно, хорошо видно, и рано или поздно найдется кто-то, кто захочет его использовать. А ты уже тут, ты с самого начала тут... Это мед, на который слетаются мухи.
– Я не очень понимаю, старший... – Родитель. – Да. Родитель. Вы хотите сказать... – Ты... – Да... Ты хочешь сказать, что за Шевчуком все время следили, и если бы он сам не выдал эту женщину, ее все равно бы взяли. – Именно это я и хочу сказать, мой милый. – Но он ее выдал. Сам. Вам... тебе это не кажется странным? Аскольд пожал плечами. – Значит, мы его напугали чуть больше, чем намеревались, вот и все. Не думаешь же ты, что он это сделал из лояльности? Среди них нет лояльных. Запомни это раз и навсегда. – Я понял. – Ничего ты не понял. – Он снова вскочил, прошелся по комнате. – По крайней мере, сейчас. Тебе еще предстоит учиться. Все эти сводки – нужно их прочесть, чтобы действительно понять. Он помолчал, потом сказал тихим, мягким шепотом, каким признаются в любви. – Мы стоим на грани гибели. Катастрофы. – Кто – мы? – Гранды, разумеется. Мы уже не в состоянии их удерживать, обезьянок. Они тащат все у нас из-под носа – технологии, идеи, теории... все... – Ты хочешь уничтожить их? – Уничтожить? – Он покачал головой. – О, нет! Дитя мое, в том-то вся и беда, что мы не можем их уничтожить. Они осваивают технику гораздо лучше нас. Если мы хотим удержаться, – американцы-то, знаешь, как напирают, – нам потребуются их инженеры и конструкторы, их разработчики... Но это будут изолированные коллективы, мы сможем их контролировать... – Но Америка... – Они там не понимают, что играют с огнем. Да, сейчас они обгоняют нас, у них значительное стратегическое преимущество, военно-промышленный комплекс... сейчас они в силе. Но если мы пойдем на союз с Китаем, они не полезут – не рискнут... А еще несколько поколений – и обезьянки их сметут. Ты знаешь, как там выросла их численность – за последние четверть века? Со свободным доступом к антибиотикам... – Значит, все ограничения... здесь, у нас... лимиты, детская смертность – все планируется? – Детская смертность? А ты знаешь, какой был бы прирост человеческой популяции, не будь искусственных ограничителей? Да выкинь ты из головы эту демократическую чушь... Посмотри, наконец, на вещи трезво... Это грандам угрожает опасность вымирания – не людям... это их надо спасать... Ты погляди – они ж совсем голову потеряли... все перенимают у этих обезьян, сами хуже обезьян... Вон, даже ты мазней этой увлекся... Только тут я вспомнил... – Родитель... А что с Бучко? Ведь он же ничего никому плохого не сделал. – Понятия не имею, – удивленно ответил Аскольд, – да и какая разница? Он же ничего из себя не представляет, как ты не понимаешь... Никто из них не важен сам по себе... Они важны только в массе – потому что опасны. Почему-то я не мог заставить себя спросить, что он сделал с Лесем. Не знаю, почему, просто понимал – не надо. |
