Следом полетели горшки, в которых росли больничные цветы, две склянки, наполненные водой для полива, еще какие-то черепки. Но все это уже не было важным.

Санитары кинулись вниз — вдруг этот огромный, морщившийся от боли человек жив? Нет, помочь ему они уже ничем не могли…

Смерть Ширяева ошеломила Геннадия, несколько дней он ощущал себя потерянным, даже ночью не спал, вспоминал прошлое, Чили, Толины приходы к нему, когда тот пытался помочь, поддерживал, но возможности у Ширяева были небольшими, душа была больше возможностей, доброты в ней было много, несмотря на уголовное прошлое, — нет, успокоиться Москалев никак не мог…

Уснул лишь на четвертые сутки у себя на катере, под размеренное шелестение волн… Во сне он неожиданно очутился на острове Робинзона Крузо, залитом солнцем, — между прочим, он на этом острове ночевал в пещере великого поселенца, несколько раз прошелся по его тропе, до сих пор трепетно сохраняемой островитянами, — вновь вспомнил Ширяева и… проснулся.

Сердце щемило. За бортом катера ничего, кроме размеренного плеска волн, не было слышно, где-то далеко, километрах в двух, если пройти по линии берега, подавал свой тоскливый голос ревун.

Раз работает ревун — значит, на море туман. Это в Чили туманы на море — великая редкость, и что такое ревун, там почти не знают… Красота, в общем. А во Владивостоке неплохо бы вообще в администрации губернатора иметь представителя небесных сил, чтобы он помогал бороться с туманами, тайфунами, циклонами, прочими бедами, иначе скоро все, что способно двигаться по воде, вынуждено будет стоять в портах, пришвартовавшись к берегу, и вообще не шевелиться. Погода на Дальнем Востоке всегда была сложной.

Пожалуй, именно в то утро Геннадий Москалев впервые подумал о пенсии — а не пора ли? Ведь приспело уже время, когда надо сунуть ноги в валенки и с трубочкой во рту выйти на улицу, посидеть на завалинке или, оккупировав скамейку, подремать на солнышке, погреть свои кости, а еще лучше — построить за городом, на клочке садово-огородных угодий домишко и слепить там удобную завалинку.

С твердым намерением стать пенсионером Геннадий пошел к Сусликову, — в руках держал бумагу, где все очень подробно изложил: как, зачем, с какого боку и почему? — думал, что любимый руководитель все поймет, поддержит, но получил, говоря прямо, от ворот поворот.

Сусликов очень не хотел терять опытного капитана, спешно поднялся с места, усадил гостя за стол, приказал секретарше сварить кофе — настоящего, а не порошкового или из коричневой муки, которая напитку ничего, кроме цвета и пузырей, не дает…

— Не уходи, — попросил он Геннадия, — останься! Дома ты все равно закиснешь, устанешь от безделья и, не приведи аллах, еще простудишься… А, Геннадий Александрович? Я тебе к зарплате еще кое-что подброшу… А, Гена?

— Но пенсию-то все равно надо оформлять, Валерий Павлович, срок уже подоспел.

— Пенсию оформляй, но с работы не уходи.

Так и покинул Геннадий кабинет шефа ни с чем, — пенсию он начал оформлять, но на работе остался и плавал по океану еще двенадцать лет, гонял браконьеров и нарушителей по всем дальневосточным водам, вместе с пограничниками участвовал в доброй сотне операций, а потом, поскольку Сусликова уже не было, сказал самому себе: "Хватит!" — и его с почетом, с оркестром, подарками и хорошей выпивкой проводили на пенсию.

А вот Сусликов Валерий Павлович ушел из инспекции раньше; как рассказали мне во Владивостоке, от него потребовали, чтобы каждый месяц он отсылал в Москву пакет с двумя "лимонами" — двумя миллионами рублей, иначе ему придется уступить руководящее кресло другому "предпринимателю".