— А где я их возьму, эти два "лимона"? — спросил Сусликов, расстроенно глядя в безмерную пустоту чиновничьего пространства.

— Где хочешь, там и возьми. Или отправляйся домой на теплую печку. Там хорошо спать.

Можно было, конечно, поискать правду в других кабинетах с высокими потолками, но не тут-то было — его вызвал к себе самый главный человек в их ведомстве, главнее не было (фамилия его ныне часто мелькает в разных газетных и прочих сообщениях, а физиономия нет-нет да и возникнет в череде телевизионных новостей), и милейший Валерий Павлович понял: идти-то некуда. Все, это предел…

Вышел Сусликов из кабинета большого руководителя без адмиральских шевронов на форменной тужурке.

Грустно все это, конечно, очень грустно, материться хочется, но что было, то было…

Вернемся к Геннадию. Уйдя на пенсию, он пожил в Находке неделю, походил по квартире своей, — уже новой, на которую переехал, подышал бензиновой гарью города и, повздыхав немного по запахам моря, засобирался на природу, в зелень березовых колков и багульника, растущего на сопках… В городе было невмоготу — не хватало воздуха, пространства, плеска волн, криков чумазых проворных буксиров, разводивших большие сухогрузы, пограничников-соседей, вместе с которыми по первому же свистку выносился в океан на перехват разных супостатов…

Все это забудется очень нескоро.

Имелся у Геннадия в Находке, на берегу залива, небольшой участок земли, отведенный под личные нужды, под картофельные грядки, под морковь с черной смородиной, расположен участок был как раз напротив трех знаменитых скал, растущих прямо из залива — Сестры, Брата и Племянника. Скалы эти обозначены во всех без исключения картах и путеводителях.

Кстати, скалы хоть и вставали из воды и вроде бы стерегли воду, а всегда оберегали и сушу — в основном от злых ветров, перекрывали им дорогу, обеспечивали комфортный климат Золотой долине, считавшейся местом, без преувеличения райским…

И это было так до тех скорбных месяцев, когда одному из местных руководителей, явно не шибко большого ума, но умелого по части делать карьеру, пришла в голову мысль пустить три скалы на строительный камень, распилить их, остатки срыть, сровнять с дном залива — пусть вместо просоленных скал плещется вода и безмерная синь радует глаз.

Начали с Брата, — до конца его не допилили, как началось светопреставление: прорывавшиеся к берегу ветры, ошалев от предоставленной воли, стали крушить, мять, ломать все подряд, — кусты и деревья вырывали с корнем…

Тут люди поняли, какую беду они навлекли на себя, уполовинив Брата… Рады были бы вернуть все в исходное состояние, восстановить камень, загнать скальные кирпичи в первородные гнезда, да не дано было — глупость-то уже совершена. Скандал возник неимоверный, даже облака, боясь быть замешанными в ругани, обходили Находку стороной, а толку-то? Одной из трех заградительных скал уже нет и никогда не будет — Брата восстановить невозможно. Увы!

В народной памяти остались лишь имена тех, не самых мозговитых на свете чиновных людей, которые отдали приказ крушить знаменитые морские утесы; за дело рук своих они должны были бы ответить по закону, ан нет, их даже не пожурили на мелкой городской топтучке, и жизнью своей они остались довольны.

А земля, где выделили участок Геннадию (название этого местечка — Багульник), подвержена ныне и налетам свирепых ветров, и коррозии, и обезжириванию плодородного слоя, и обезвоживанию, и всем прочим бедам, которые уничтожают жизненные возможности почвы.

Как бы там ни было, дом — пусть даже самый крохотный, на той земле надо было ставить, под навесом жить нельзя, не то ведь погубленный Брат может мстить людям не только зимой, но и летом, сейчас, став крохотным, он мог запросто пропустить сквозь свои ворота десяток пышных туч и слить на долину целую Ниагару воды, это было в его силах.