Была надежда на то, что отвлечет сегодняшняя тупая работа. Не отвлекла. Он вспомнил собственную бар-митцву, тот момент, когда стоял перед алтарем и отец, наклонившись, что-то шептал ему на ухо. Рэй вспомнил исходивший от отца запах одеколона «Олд спайс», и то, как он мягко положил ему руку на голову, и слезы в его глазах и слова: «Я так люблю тебя».

Рэй отогнал воспоминание. Даже о трупе думать не так больно.

Обслуга предупредила Рэя, что за стоянку надо платить — никакой, выходит, профессиональной солидарности, — так что он оставил машину в переулке, в трех кварталах отсюда. Он повернул направо, и вот она, тут как тут — развалюха двенадцатилетней давности без бампера, с заплатой — клейкой лентой поперек бокового стекла. Рэй потер подбородок. Щетина. Небрит, сорок лет, машина-развалюха, жилье в полуподвале, которое, если его как следует подновить, можно назвать паршивой дырой, никаких видов на будущее, слишком много пьет. Он бы пожалел себя, но ради этого пришлось, как бы сказать… сделать усилие.

Рэй доставал из кармана ключи от машины, когда кто-то сильно ударил его по затылку.

— Что за…

Он опустился на колено. В глазах потемнело. В ушах зазвенело. Все вокруг поплыло. Рэй встряхнул головой, пытаясь прийти в себя.

В этот момент в висок последовал очередной удар.

В голове словно что-то взорвалось, перед глазами вспыхнуло яркое пламя. Рэй плашмя рухнул на землю. Наверное, он потерял сознание, хотя не факт, поскольку все же почувствовал, как ему выворачивают руку. Какое-то время он лежал неподвижно, не имея сил, да и желания, сопротивляться. У него сильно кружилась голова, но защитные инстинкты включились. «Не пытайся бежать, хуже будет, — билась мысль. — Заползай в раковину и не шевелись».

Сильный рывок — и плечо едва не вылетело из сустава. Затем нажим ослаб, рывки прекратились, и тут Рэя осенило: кто-то хочет украсть его камеру.

Это была классическая «Лейка», только с новейшими цифровыми опциями. Рэй почувствовал, что его рука повисла в воздухе. По ней скользнул ремень. Еще миг — и камеры не будет.

Имущества у Рэя было не много. Камера — единственное, чем он дорожил. Да, конечно, это было то, чем он зарабатывал на жизнь, но не только. Камера — это еще и нить, связывающая его нынешнего со старшим Рэем, с той жизнью, что он вел до появления пятна крови, и черта с два он откажется от нее без борьбы.

Слишком поздно.

Ремня на плече больше не было. «Может, — мелькнула мысль, — еще успею что-нибудь придумать? Может, воришка удовлетворится четырнадцатью долларами из бумажника? Тогда появится шанс». Но рассуждать времени не было.

В голове все еще шумело, колени дрожали, и все же с криком «нет» Рэй нанес ответный удар. Куда-то попал — в ногу, что ли? — и попытался взять напавшего в тиски. Не очень-то получилось, впрочем, хватило и этого.

Грабитель упал. Рэй тоже — на живот. Он услышал, как что-то зазвенело — неужели разбилась камера? Он изо всех сил заморгал, пытаясь открыть глаза, наконец между веками образовалась узкая щель и он увидел в нескольких футах от себя футляр из-под камеры. Рэй попытался дотянуться до него, но заметил то, от чего у него кровь в жилах застыла.

На мостовой валялась бейсбольная бита.

И — что более существенно — к ней тянулась рука в перчатке.

Рэй попытался поднять глаза, но ничего не получилось. Вспомнился вдруг летний спортивный лагерь, которым в детские его годы руководил отец Рэя — ребята называли его дядя Барри. Устраивал он, бывало, нечто вроде эстафеты: держишь над головой, вращая его как можно быстрее, баскетбольный мяч, а потом, когда голова закружится по-настоящему, начинаешь дриблинг через всю площадку и кидаешь мяч в корзину.