Я не различал ни ночи, ни света, только бешеный пульс во всем теле, а потому заспешил к ее входу, влекомый могучим инстинктом, затыкался в него неуклюже, а она встрепенулась, сжала мраморные бедра и скакнула в сторону лягушкой, утирая рукой тянущуюся к простыням слюну.

– Нет! – сипло прошептала она, сверкая глазами. – Нет!

– Почему? – изумился я, стараясь унять дрожь.

– Нет!

– Я люблю тебя! – взмолился я.

– Нет! – твердым голосом сказала Полин и стала застегивать оставшиеся на блузке пуговицы.

И тогда, чувствуя каким-то нервом, ощущая им, тревожным, что она сейчас уйдет от меня навсегда, испытывая будущее горе, я переломился в отчаянии пополам, упал лицом в подушку и заплакал навзрыд. В какие-то секунды вся влага вышла из меня слезами, захлюпала под щекой промоченной наволочкой, а я все взвывал басом, рискуя захлебнуться в самом себе.

Она склонилась ко мне и перевернула на спину, пытаясь отнять от моего мокрого лица руки.

– Успокойся! – просила она уже не так жестко. – Перестань плакать!

Крепко, по-детски прижав пальцы к глазам, я почувствовал, как Полин коснулась ложбинки на моей груди подбородком и заскользила им к пупку, очень медленно, как будто соскальзывала, того не хотя, в пропасть.

Я отлепил руки от глаз и встретился с ее взглядом, сейчас окончательно очистившимся от мути и сверкающим карей чистотой.

Я всхлипывал, а она съезжала все ниже по вздрагивающему животу, пока ее скольжение не закончилось препятствием, и тогда она чмокнула губами, хватая ими за самую душу, за уязвимейшее из ее мест, по-прежнему не расставаясь своим равнодушным немигающим взглядом с моими глазами.

Ее голова с черными крыльями волос взметалась надо мною всею ночью и опускалась пастью кусающей волчицы, заставляя меня взвывать уже не от горя, а от тупого наслаждения.

Она выпила меня до основания, до края, до нервного срыва, а потом села буднично на краешек кровати и пригладила волосы в одно движение.

– Ты будешь жить со мною? – спросил я.

– Нет, – покачала она головой.

– Почему?

– Потому что я не женщина.

– Как это?

– Так. Во мне, как и в тебе, есть аномалия.

Я приподнялся на локтях.

– У тебя тоже нет ногтей?

– С ногтями у меня все в порядке.

– Тогда что же?

– У меня нет самого основного.

– Чего же?!. – не выдержал я.

– Того, чего ты больше всего во мне желаешь.

Она посмотрела на меня пристально и спокойно.

– Во мне нет входа.

– Какого входа? – не понял я.

– Ты никогда не сможешь овладеть мною полностью, потому что у меня отсутствует то, чем обладает даже самая безобразная женщина. Я не смогу впустить тебя в себя, даже сходя от вожделения с ума. В меня нет входа! Понимаешь?

– Но я же видел и чувствовал…

– Это лишь декорация! – прервала меня Полин. – Это такая моя аномалия. Во мне есть дверца, за которой нет комнаты, а лишь непробиваемая стена.

– Так не бывает!

– Ты никогда не сможешь войти в меня, а оттого будешь мучить невыносимо! Ты не Пиноккио, и тебе не удастся проткнуть своей деревяшкой нарисованный очаг!..

Она улыбнулась.

– А что говорят врачи?

– Они не смогут помочь мне ближайшие триста лет. Я никогда не смогу родить тебе ребенка!

Я сел рядом с Полин, потрясенный услышанным. Еще горячий ее телом, я тряс головой, не в состоянии поверить в услышанное.