— Первыя кляузницы, — поддакнулъ писарь. — Это мы по волостному суду видимъ. И на непочтеніе-то онѣ жалуются, и на обиду жалуются. А сами что ни на есть забіяки, первыя зачинщицы.

Въ это время Самоплясовъ обходилъ съ бутылкой столъ и предлагалъ гостямъ вина, говоря:

— Послѣ блиновъ по положенію и по высшему тону хересу слѣдуетъ выпить.

— Нацѣживай, нацѣживай, Капитоша! Все выпьемъ! — воскликнулъ лѣсничій, раскраснѣвшійся отъ выпивки.

— А мы здѣсь, Капитоша, о тебѣ разсуждаемъ, — сказалъ докторъ. — Всѣ высказываются, что ты долженъ теперь, получа наслѣдство, что-нибудь пожертвовать на пользы и нужды твоихъ односельчанъ! Я настаиваю, что тебѣ слѣдуетъ дать что-нибудь на просвѣтительныя цѣли.

— Да ужъ это, Гордѣй Игнатьичъ, рѣшено. Все будетъ, — проговорилъ Самоплясовъ. — Прежде всего я устраиваю въ волостномъ правленіи посидѣлки для парней и дѣвушекъ, если Егоръ Пантелѣичъ позволитъ, — кивнулъ онъ на старшину.

— Я-то съ удовольствіемъ, но объ этомъ надо земскаго спросить, — далъ отвѣтъ старшина.

— И земскаго спросимъ. Надо мнѣ новую деревенскую сбрую обновить, такъ вотъ съѣзжу къ нему. А ужъ и сбрую-же я привезъ, Иванъ Галактіонычъ! Быкъ забодаетъ! — обратился Самоплясовъ къ лѣсничему. — Вмѣстѣ съ вами поѣдемъ. По рюмочкѣ, по рюмочкѣ хереску за устройство посидѣлокъ. Хочу посидѣлки на манеръ ассамблеи устроить, какъ Петръ Великій устраивалъ для просвѣщенія. Я недавно читалъ про эти ассамблеи… Пусть полируется здѣшній народъ отъ своего сѣраго невѣжества.

Самоплясовъ былъ уже изрядно разгоряченъ виномъ.

— Ого-го! Съ Петромъ Великимъ хочетъ сравниться! Ха-ха-ха! — ядовито захохоталъ Холмогоровъ.

Самоплясовъ нѣсколько опѣшилъ.

— Да не одни посидѣлки, — прибавилъ онъ. — Я небесную трубу привезъ, Иванъ Галактіонычъ астрономію устроитъ и выйдетъ какъ-бы маленькая консерваторія. Затѣмъ физическій кабинетъ для разныхъ понятіевъ насчетъ электричества. Иванъ Галактіонычъ все это чудесно знаетъ и мастеръ по этой части.

— Ахъ, ты, консерваторія! — опять захохоталъ Холмогоровъ.

— Обсерваторія, а не консерваторія я сказалъ, — поправился Самоплясовъ, гнѣвно взглянувъ на Холмогорова.

XV

Поминальная трапеза близилась къ концу. Роскошный обѣдъ, мастерски состряпанный Колодкинымъ, поразилъ всѣхъ справлявшихъ тризну по покойникѣ, но послѣднее блюдо, заупокойный кисель, поразилъ болѣе всего. Выложенный изъ формы на блюдо, онъ имѣлъ полосатый рисунокъ и состоялъ изъ траурныхъ цвѣтовъ — чернаго и бѣлаго: бланманже чередовалось съ темно-коричневымъ желе, сдѣланнымъ изъ шоколада съ подожженнымъ сахаромъ. Послышался одобрительный шопотъ. Дьяконъ, созерцая кисель, не удержался и въ восторгѣ произнесъ съ глубокимъ вздохомъ:

— Воззрите, до чего человѣкъ даже въ стряпнѣ ухищряется! Премудрость и ничего больше.

— Мастакъ поваръ, совсѣмъ мастакъ… — сказалъ отецъ Василій Тюльпановъ, пробуя кисель.

— Мажордомъ онъ у меня, а не поваръ, — поправилъ его Самоплясовъ. — Этотъ чинъ выше повара.

— Артистъ кулинарнаго искусства! — похвастался писарь фигуральностью выраженія.

— Знаете что, господа? — закричалъ учитель. — Надо выпить за здоровье мажордома! Я потому это предлагаю, что его должно причислить къ большимъ художникамъ своего дѣла.

— Слѣдуетъ, слѣдуетъ… — одобрили хоромъ гости предложеніе, но отецъ Іовъ, поднявшись со стула, растопырилъ руки и остановилъ всѣхъ.