— Невѣжа… мужикъ, — процѣдилъ сквозь зубы Холмогорсьъ.

— Отъ голоштаннаго барина слышу, — дерзко отвѣчалъ лавочникъ.

— Да какъ ты смѣешь, промасленная голова! — закричалъ Холмогоровъ. — Да знаешь-ли ты, что если у меня денегъ нѣтъ, за меня всегда здѣшній хозяинъ отвѣтитъ.

— Ну, и просите его разсчитаться… Тутъ одиннадцать рублей…. А безъ денегъ я съ вашей милостью играть не стану, — понизилъ тонъ лавочникъ, такъ какъ другіе партнеры стали его осуждать за дерзость.

Холмогоровъ обратился за деньгами къ Самоплясову. Тотъ отказалъ.

— Но пойми ты, мнѣ только отыграть долгъ, — убѣждалъ его Холмогоровъ. — Я проигралъ на слово одиннадцать рублей. Если я выйду изъ-за стола, тебѣ придется заплатить за меня.

— Ничего я не заплачу и тебѣ не дамъ, — сказалъ Самоплясовъ.

— Ну, такъ знай, что ты сѣрая скотина! О хорошемъ тонѣ только толкуешь, а исполнять его не хочешь. Хозяинъ обязанъ отвѣчать за своего гостя.

— А я не желаю. Какой ты гость! Ты фыркающая свинья.

— Но, но, но…

Холмогоровъ гордо поднялъ голову и сдѣлалъ жестъ.

— Отходи, отходи… А то худо будетъ, — пробормоталъ Самоплясовъ.

— А! Когда такъ — завтра-же отъ тебя уѣду. Чортъ съ тобой.

— И скатертью дорога. Везъ я тебя для веселья, а ты мнѣ только непріятности дѣлаешь и тоску наводишь. Да и не на меня одного, а на всѣхъ. Чортъ съ тобой. Проваливай!

— Я тебѣ покажу, я тебѣ покажу, — скрежеталъ зубами Холмогоровъ и вышелъ изъ комнатъ, гдѣ сидѣли гости, поднялся въ мезонинъ къ теткѣ Самоплясова Соломонидѣ Сергѣевнѣ и тамъ завалился на Феничкину кровать, которая стояла въ комнатѣ, гдѣ была кровать самой Соломониды Сергѣевны, на которой храпѣлъ уже Колодкинъ.

XVI

Поминки, начавшіяся у Самоплясова въ два часа дня, окончились только къ утру слѣдующаго дня. Напившіеся гости вытрезвлялись и опять напивались. Въ карты принимались играть раза три. Въ первый разъ обыграли лавочника Молочаева, и онъ ходилъ домой за деньгами. Дома у себя онъ нашелъ пріѣхавшаго къ нему изъ дальняго села за покупкой шкуръ и остановившагося на постояломъ дворѣ прасола Кондратьева и привелъ его съ собой къ Самоплясову. Кондратьевъ былъ пожилой мужчина, гигантскаго роста, лысый, съ рѣденькой бородой на красномъ лицѣ и одѣтый въ кожаную куртку на бѣлкахъ. Посадили и его играть въ стуколку. Деньги онъ держалъ въ кисѣ за голенищей и то и дѣло лазилъ туда за ними, чтобъ ставить ремизы. Обыграли его. Онъ назвалъ всѣхъ жуликами и пересталъ играть. Въ антрактахъ игралъ аристонъ и пѣлъ граммофонъ. Гости пили и закусывали и плясали подъ аристонъ. Лѣсничій Кнутъ плясалъ съ дьяконицей казачка. Граммофонъ кто-то уронилъ и повредилъ трубу, что очень сокрушало Самоплясова, и онъ обругалъ гостей косолапыми медвѣдями.

Въ началѣ вечера явившаяся съ поминокъ для народа тетка Самоплясова Соломонида Сергѣевна, увидавъ спавшаго у нея въ мезонинѣ «мажордома», тотчасъ-же согнала его съ постели. Пришлось уйти съ постели Фенички и «барину» Холмогорову. Мажордомъ, немного проспавшійся, сталъ готовить закуску для гостей, подалъ ее и опять напился пьянъ. Сидя въ кухнѣ на табуреткѣ за стаканомъ пива и чокаясь съ Соломонидой Сергѣевной, которая также была уже въ градусахъ, онъ говорилъ ей про себя:

— Теперь для Колодкина пропало дѣло! Крышка ему… Если ужъ разрѣшилъ онъ себѣ винное малодушіе, то нескоро прикончитъ. Боюсь только, какъ-бы видѣніевъ не было. А видѣнія начнутся — послѣднее дѣло, бѣда…

И онъ мрачно крутилъ головой.

Качала головой и тетка Соломонида Сергѣевна.

— А попробуйте завтра въ баню сходить.