— Проснулся. Сидитъ и плачетъ теперь. Разсказываетъ про видѣніе… Что будто ему было видѣніе… Такое видѣніе, что неумытые приговорили его душу въ адъ… — проговорила тетка.

Самоплясовъ засмѣялся…

— Ну-у?! Вѣдь придумаетъ-же человѣкъ что спьяна! — проговорилъ онъ.

— Это плохой симптомъ, — замѣтилъ докторъ. — Смотрите, не сталъ-бы онъ у васъ бушевать потомъ…

— Тихій, кроткій, что твоя овца. И плачетъ, плачетъ и молитвы читаетъ… — разсказывала тетка.

— Это ничего не значитъ. Такъ всегда бываетъ. Сначала плачетъ, а потомъ на стѣну полѣзетъ.

— Я ужъ Капитоша, ему два стаканчика поднесла… но махонькіе… Очень ужъ онъ просилъ, плакалъ и въ ноги кланялся.

— Ахъ, напрасно! Я-же вѣдь запретилъ! — воскликнулъ Самоплясовъ.

— Голубчикъ! Все лучше, если онъ дома выпилъ. А то вѣдь онъ убѣжитъ и больше выпьетъ. Я и опорки у него убрала, такъ онъ хотѣлъ босой бѣжать. Ужъ подъ навѣсомъ его догнали. Спрятался, полѣзъ подъ телѣгу.

— Ну, взялъ ты на себя обузу, Капитонъ! — вздохнулъ докторъ — А все вѣдь это глупое тщеславіе и самодурство. Боже, какъ ты смѣшонъ, Капитонъ! Вѣдь ты…

— Гордѣй Игнатьичъ…

Самоплясовъ укоризненно взглянулъ на доктора.

— Пойте вы его молокомъ. Это прекрасное средство… Давайте сладкаго… Отшибаетъ, — сказалъ докторъ, перемѣнивъ тонъ.

— Въ томъ-то и дѣло, господинъ докторъ, что его утроба никакой пищи не принимаетъ, — заговорила тетка Соломонида Сергѣевна. — Давеча я ему кофейку со сливочками, сладенькаго — вонъ. Вѣдь ужъ который день…

— Нужды нѣтъ. Все равно что-нибудь останется въ желудкѣ и всосется. Давайте молоко. Молокомъ прямо лѣчатъ при запоѣ. Единственное средство для алкоголиковъ. Оно вообще подниметъ питаніе…

— Я попробую. Что-жъ, молока у насъ всегда много, — согласилась тетка и проговорила, обращаясь къ Самоплясову: — Учитель давеча приходилъ насчетъ облавы… съ егерями приходилъ. Въ воскресенье, что-ли, ладили…

— Никакой облавы… — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Какая можетъ быть облава, если… съ Колодкинымъ такое происшествіе?

Онъ хотѣлъ сказать «съ мажордомомъ», но, взглянувъ на доктора, перемѣнилъ это слово.

— Да и глупая это охота облава, — прибавилъ докторъ. — Убійство какое-то, а не охота. Не люблю я ее. То-ли дѣло походить съ ружьемъ и собачкой! Разомнешься, находишься, намучаешься, а потомъ домой на отдыхъ, и ѣшь черезъ это вдвое… Вотъ завтра пойдемъ, пошляемся по болоту и по заросли…

— Рога мѣдные охотничьи жалко, Гордѣй Игнатьичъ, — сказалъ Самоплясовъ. — Я два рога съ собой привезъ для облавы, а теперь они у меня зря…

— У тебя многое зря… — мрачно отрѣзалъ докторъ. — Рога жалѣетъ… словно ребенокъ…

Самоплясовъ улыбнулся.

— Да они такъ хорошо играютъ… Звукъ такой пріятный… въ самомъ дѣлѣ, - по-дѣтски произнесъ онъ и спросилъ: — Завтра утречкомъ на разсвѣтѣ по болоту-то походить отправимся?

— Хорошъ я буду у себя въ амбулаторіи, если я сначала по болоту шляться пойду! Нѣтъ, прежде мы больныхъ примемъ, а потомъ остатокъ дня и пойдетъ у насъ на охоту.

— Могу для васъ новое ружьецо предложитъ, Гордѣй Игнатьичъ. Я три новыя ружья привезъ изъ Петербурга, но одно уже подарилъ лѣсничему Ивану Галактіонычу, — сказалъ Самоплясовъ.

— Пріятелямъ своимъ ружья даришь, а когда акушерка попросила у тебя на хорошее доброе дѣло денегъ, ты ей хотѣлъ десять рублей отвалить.