В ответ он обнял ее и поцеловал в щеку, и она знала без слов, что он начинает новую жизнь.

Она высвободилась и подняла глаза: Джон и Синклер входили в оранжерею.

Энн сначала показалось, что они видели всю сцену, но, поскольку они продолжали разговаривать совершенно непринужденно, она выкинула эту мысль из головы.

— Как здесь хорошо, — заметил Синклер, и они заговорили об эффектах света и воды, о цветах, и Чарлз незаметно ускользнул по-видимому в поисках Майры.

Перед сном Энн зашла в комнату Майры, чтобы поцеловать ее и сказать, как она взволнована новостями.

— О, как чудесно! — воскликнула Майра. — Я так счастлива! Даже не знаю, чего еще можно себе пожелать. Ты не рассердилась, ведь нет?

— Рассердилась? — повторила Энн. — Конечно нет.

— Я думаю, Чарлз боялся, что ты можешь сказать, будто я слишком молода. Но, Энн, я полагаю, возраст не имеет значения, если девушка встретила человека, которого по-настоящему полюбила. Ты согласна?

— Если ты в этом уверена.

— Уверена. Чарлз говорит, что будет заботиться обо мне, но и я тоже, хотя он этого и не знает, буду заботиться о нем. Мы будем счастливы вместе, ты можешь быть спокойной насчет этого.

Энн обняла Майру:

— Люби его и продолжай любить. Только это и имеет значение.

Майра кивнула.

— Я научилась этому у тебя, — сказала она. — И хотя я ужасно легкомысленна в каких-то вопросах, Энн, я смотрела на тебя и видела, как ты заботишься о людях, как направляешь их и влияешь на них, не замечая, что делаешь это. Я буду стараться походить на тебя.

Энн поцеловала сестру от всего сердца, слишком полного, чтобы говорить. И когда она уже пришла к себе и задумалась над словами, которые ей сказала Майра, она поняла, что ни один комплимент не мог быть для нее более дорогим.

Энн сняла платье и надела ночную рубашку, а поверх нее пеньюар из белого атласа и кружев, которые только что купил для нее Чарлз.

— Ваше белье всегда должно быть белым, — сказал он. — Розовый и голубой, возможно, идут другим женщинам, но не вам. Белый придает вам выразительность, и это то, что вы должны носить.

Энн взволновали те прелестные вещи, которые прислали из Лондона. Шифон и кружево, соединенные искусными руками, атлас, бархат, мягкие оборки. Но все это белое или цвета слоновой кости. Майра со смехом сказала, что эти милые вещи делают Энн похожей на монахиню.

Она прошла по комнате, погасила лампу на туалетном столике, оставив включенной только лампу у изголовья кровати, подошла к окну и раздвинула занавески. На дворе было темно, где-то ухнула сова, и снова воцарилась тишина.

И тут послышался знакомый щелчок открываемой двери. Пораженная, Энн обернулась на звук. В комнату вошел Джон. Он встал у двери, свет падал на него сзади, и Энн увидела, что он все еще в обеденном костюме. Он молчал, и она сделала шаг навстречу ему.

— Тебе что-нибудь нужно? — вежливо спросила она, удивленная его появлением.

Он повернулся и закрыл за собой дверь.

— Да, нужно.

Что-то угрожающее было в его словах, и это вселило в Энн тревогу. Она ждала, плотнее запахнув на груди пеньюар. Джон подошел ближе, глядя на нее сверху вниз.

— Думаю, — сказал он, — пришло время нам с тобой поговорить откровенно.

— Разве мы не всегда откровенны? — спросила Энн, подняв на мужа глаза.

— Ты со мной откровенна? — резко спросил он в ответ.

— Да.

— Ты лжешь! — слова прозвучали как выстрел.

Энн вздрогнула.